Ветер прошлого

Модиньяни Ева

Маркиз уже не был так твердо уверен, что это странное босоногое существо имеет отношение к семейству скоморохов. Похоже, что к нему в сад случайно забрела лесная нимфа-сильфида.

33

Рибальдо ехал легкой рысью по дороге, ведущей в Кассано д'Адда, в сопровождении верного Бернардино, державшегося на почтительном расстоянии. Бернардино всегда чувствовал, когда нужно быть рядом с хозяином, а когда лучше оставить его в покое.

Высокий и тощий, Бернардино обладал неистощимым запасом сил. Его изможденное, морщинистое лицо и запавший

по причине отсутствия многих зубов рот могли ввести в заблуждение кого угодно, но в глубоко сидящих глазах светились решительность и ум.

Много лет назад мать Гульельмо Галлароли спасла Бернардино Салу от пожизненного заключения в каторжную тюрьму. Вся вина Бернардино состояла в том, что он был младшим братом Карло Салы, вора-святотатца, грабившего церкви. Дело вызвало много шума еще и потому, что Карло Сала был священником.

Наконец он был арестован и приговорен к казни. Тщетно богословы из школы святого Иоанна Крестителя пытались вызвать в его душе раскаяние. Святотатец не прислушался ни к доводам теологов, ни к добрым советам светских властей, ни к молитвам простого народа, до самой плахи призывавшего его примириться с господом.

Палачу, медлившему в страхе перед его безбожной дерзостью, осужденный крикнул:

— Скорей! Делай свое грязное дело!

Грабитель церквей умер с безбожным смехом на устах и был похоронен в неосвященной земле ночью при свете факела.

Бернардино, обожавший своего брата, не запятнал себя ничем, кроме попытки помочь Карло бежать. Поэтому мать Гульельмо Галлароли перевернула небо и землю, чтобы эта добрая душа не погибла, как погибла душа его старшего брата. Так Бернардино стал доверенным лицом в доме Галлароли, где единственным мужчиной был Гульельмо, в то время еще ребенок. Мастер на все руки, прекрасно владевший оружием, Бернардино стал верным слугой, телохранителем и оруженосцем Гульельмо, который вырос у него на руках.

Огненный диск солнца медленно опускался, то и дело скрываясь за верхушками деревьев, но, несмотря на близость заката, жара стояла невыносимая.

В прежние времена, до нашествия этих проклятых французов, церкви по всей провинции устроили бы крестные ходы и торжественные молебны, прося у Всевышнего обильного дождя. Но теперь господь отвернулся от жителей Ломбардии, наказал их за то, что они встретили французов как освободителей. Скоро пересохнут даже лесные ручьи. Может, тогда эти безбожники и осквернители церквей поймут, что бога нужно почитать и смиренно просить о милости? В конце концов вода ведь нужна и французам.

Бернардино молчал и утирал пот, заливавший ему глаза, с завистью поглядывая на Рибальдо, ехавшего на десяток шагов впереди: он был свеж, как луг на заре. Рибальдо никогда не потел, ел и пил как птичка, никогда не жаловался на жару или холод, мог продержаться много дней и ночей без сна и при этом никогда не уставал.

Даже ребенком он мог бодрствовать до самого позднего часа, когда взрослые вокруг него валились с ног от усталости. Уж не дьявол ли вселился в этого мальчика? Или дух святой? Бернардино, чей возраст приближался к пятидесятилетнему рубежу, не раз вставал в тупик, пытаясь разгадать загадку Рибальдо. Он был его верным дядькой с самых ранних лет, но никогда не мог его понять.

«В чем-то он напоминает

моего брата, — думал Бернардино, суеверно крестясь. — Ими обоими владеет отчаяние».

— Мы на земле Альбериги д'Адда, — предупредил Рибальдо, прервав наконец долгое молчание.

Бернардино кивнул в знак согласия.

— Продолжим путь? — спросил он.

Вместо ответа Рибальдо спешился, перебросил поводья через шею своего великолепного жеребца, нетерпеливо мотавшего головой, чтобы избавиться от слепней, и растянулся на траве под тутовым деревом.

Бернардино вынул из вещевого мешка фляжку с водой и щедро отхлебнул из нее. Бесполезно было предлагать воду хозяину, он все равно отказался бы.

Рибальдо дал знак, чтобы тот приблизился.

Верный оруженосец спрыгнул с лошади.

— Дождемся темноты здесь, — распорядился Рибальдо. — Не хочу, чтобы меня видели на их землях.

Бернардино не нуждался в подобных разъяснениях. Он не хуже своего хозяина понимал, в какую беду они могут попасть, если их узнают где бы то ни было, но особенно на землях Альбериги д'Адда.

— Да, синьор, — кивнул он, держа свои соображения при себе.

— Нам остается только отдыхать, — сказал Рибальдо, прислонившись затылком к шершавому стволу дерева.

Вдоль изгороди был проложен узкий оросительный канал, на дне которого еще бежала вода. Бернардино очень бережно наполнил флягу, потом освежился сам, смочив водой лицо и волосы. По старой привычке он бдительно огляделся по сторонам и только потом опустился на землю, причем с таким расчетом, чтобы наблюдать за той частью дороги, которая находилась за спиной у Рибальдо.

Проверив, в порядке ли оружие (у него всегда были под рукой кинжал, шпага и пистолет), Бернардино вытащил из переметной сумы слегка оструганный, но еще непонятной формы кусок буковой древесины, вынул из кармана складной нож и принялся строгать.

Рибальдо предавался приятным воспоминаниям. Вскоре ему предстояло увидеться с Дамианой. Впервые он повстречал ее на мосту Лово в Венеции. Ему было тогда пятнадцать лет, он был одет по последней моде и гордился своим прекрасным камзолом, жилетом из серебряной парчи и короткими небесно-голубыми панталонами до колен. На ногах у него были белые чулки и черные лаковые башмаки, на голове красовался первый в его жизни пудреный парик с косичкой, перевязанной черным бантом. Его мать, Амалия Галлароли, смотрела на него с обожанием сквозь прорези маски, которой прикрывала лицо, чтобы не быть узнанной. Амалия, одна из прекраснейших женщин Венеции, провела свою мо-лодость в бурных, порой сомнительных приключениях. Сейчас она шла упругой походкой, слегка опираясь на руку сына, и именно она кивком головы указала ему на девочку, идущую им навстречу по мосту.

— Гульельмо, — предупредила она шепотом, — вон там Дамиана.

— А кто эта дама с ней? — спросил мальчик.

— Ее воспитательница.

Дамиана Мончениго была очаровательной четырехлетней куколкой, наряженной, как взрослая дама, в платье из бледно-розовой тафты с кружевными оборками. С пояса свисал изящный веерок. Великолепные тициановские волосы были собраны в тяжелый узел на затылке, а надо лбом красовалась диадема, усеянная жемчугом.

Гульельмо улыбнулся ей и поклонился с шутливой церемонностью.