Ветер в ивах
Шрифт:
У Крыса и здесь было множество приятелей — целое общество мелких животных, проводивших жизнь в хлопотах, но всегда готовых поболтать и обменяться новостями с гостем. В тот день, однако, хомяки и мыши были чрезвычайно заняты, а оттого рассеянны, правда, в рамках приличия. Одни самозабвенно что-то раскапывали, другие рыли тоннели, третьи, собравшись небольшими группами, изучали планы и фотографии квартир, которые, если верить рекламе, были весьма удобны и уютны, а самое главное — расположены поблизости от Продовольственных складов. Некоторые мыши вытаскивали запыленные чемоданы и сундуки, протирали, проветривали их, а кое-кто уже утрамбовывал
— Привет, старина! — вскричали они, завидев Крыса. — Давайте сюда, пособите нам — нечего с лапы на лапу переминаться.
— Что это вам в голову взбрело? — холодно спросил Водяной Крыс. — Вы прекрасно знаете, что сейчас не время думать о зимних квартирах. Еще жить и жить.
— Так-то оно так, — отозвался один из хомяков в стыдливом замешательстве, — но, как говорят в народе, готовь сани летом, не так ли? — хомяк хихикнул. — Понимаете, дружище, нам абсолютно необходимо перевезти меблишку со скарбом да припасцы до того, как эти страшные машины начнут тут косить, что попало. И потом, вы же знаете, — с квартирками сейчас не фонтан: чуть зазеваешься — и пиши пропало, все разберут. А сколько с ремонтом провозишься? в сарай семью не повезешь? Рановато, конечно, ваша правда, но ведь мы только собираемся, а?
— Плюньте вы на сборы, — поморщился Крыс. — Отличный денек. На лодках покатались бы, что ли. Пикник можно сообразить или еще что-нибудь, честное слово.
— Большое спасибо, но я очень боюсь, что сегодня не выйдет, — скороговоркой ответил хомяк. — А вот в другой раз — другое дело. У нас и времени побольше будет…
Крыс презрительно фыркнул, резко повернулся, собираясь уйти, — и упал, споткнувшись о шляпную картонку. В ответ на его оскорбительные замечания хомяк расправил грудку и довольно сухо пропищал:
— Вот если бы мы были осторожней и смотрели под ноги, мы бы не расшиблись… и из себя не выходили. Намотайте это на ус, Крысси. Присядьте в сторонке да подождите: через пару часиков мы, возможно, освободимся и займемся вами.
— Похоже, вы до самого Рождества не «освободитесь», — брезгливо передразнил Крыс и пошел прочь.
Подавленный возвратился он к реке — к старой, верной Реке, которая в неостановимом своем движении никогда не суетилась, вещей не паковала, не уезжала на зимние квартиры.
В тростнике, окаймлявшем берег, Крыс разглядел ласточку. Вскоре к ней присоединилась еще одна, потом еще, и втроем они завели серьезный разговор, беспокойно перебирая лапками, негромко, но взволнованно щебеча.
— Как? Уже? — приблизившись, спросил Крыс. — Что за спешка? По-моему, это просто неразумно.
— О нет, мы еще не улетаем — вы это имеете в виду? — сказала первая ласточка. — Мы лишь строим планы, обсуждаем всяческие мелочи: как полетим, где заночуем. Предвкушаем, одним словом. Без таких бесед удовольствия вдвое меньше.
— Удовольствия? — Крыс поднял брови. — Непонятно. Раз уж вам придется покинуть эти места и друзей, которым будет не хватать вас, и уютные гнезда, куда вы недавно вселились, — что ж, когда пробьет час, вы, без сомнения, встретите его мужественно: справитесь с трудностями, неудобствами, новизной — и при этом не покажете вида, что сердца ваши страдают. Но как можно с удовольствием думать об этом? Тем более — говорить?!
— О, вы, конечно, не поймете нас, — сказала вторая ласточка. — Сначала
— Может, останетесь? Хоть раз? — печально предложил Крыс. — Мы сделаем все, чтоб вам понравилось. Вы не представляете, как интересно мы живем, когда вас здесь нет.
— Один раз я попробовала остаться, — отозвалась третья ласточка. — Так привязалась к местам, что когда пришло время, ни в какую не хотела лететь. И настояла на своем: друзья улетели без меня. Несколько недель было сносно, но потом! Тоска бесконечных ночей! Промозглые серые дни! Воздух мокрый, липкий и такой холодный! — ни одного комара не высмотришь. Не-ет, ничего хорошего не вышло, и я сдалась: бурной ночью стала на крыло и полетела. Сильный восточный ветер снес меня вглубь страны, в горы. Там сплошной стеной стоял снег, и я с трудом пробивалась по узким ущельям, — да, в такой борьбе не просто одержать верх! Никогда не забуду, каким блаженством было снова почувствовать прикосновение солнца, когда я спускалась к озерам — таким голубым, таким безмятежным! Прошлое было дурным сном, будущее казалось праздником, и я легко и неторопливо продвигалась к югу; как могла, растягивала удовольствие, гостила подолгу, — но не дольше, чем велел Зов. Нет! я получила предостережение и никогда больше не решусь спорить с его волей.
— Зов Юга, о Зов Юга, — мечтательно защебетали ласточки. — Его напевы, его ароматы, его лучистый воздух!.. А помните, как в прошлом году…
И ласточки, забыв о Крысе, окунулись в томительные воспоминания, а он зачарованно слушал их, и сердце в его груди горело. Он понял, что и в нем, наконец, зазвучала она, до сей поры дремавшая потаенная струна. Если болтовня влюбленных в юг птиц, их бледные, подержанные рассказы смогли пробудить в нем такое, новое, такое захватывающее переживание, то что, в таком случае, может сделать миг настоящей встречи: живое прикосновение южного солнца, вдох ветра, настоянного на пряных ароматах?
Отрешенно прикрыв глаза, он отдался грезам, а когда снова глянул на реку, застывшей свинцовой лентой показалась она ему, а поля — тусклыми и бесцветными. Верное сердце дрогнуло от обиды на влюбчивую, впечатлительную натуру Крыса.
— Зачем же вы возвращаетесь к нам? — ревниво сощурился он. — Чем привлекает вас наше убогое, унылое захолустье?
— Вы забыли весенний зов. Он тоже обращен к нам, — промолвила первая ласточка. — Зов росы на лугах и тенистых садов, зов тёплых прудов, где стадами пасутся козявки, и запахов свежего сена. Зов колоколен, созданных для наших гнездовий, и амбаров, и риг, и коровников, — для кого этот зов?
— Неужели вы думаете, — заметила вторая ласточка, — что из всех живых существ только вы один тоскуете по гулкому всхлипу кукушки?
— Придет время, — сказала третья, — мы соскучимся по дому, и нас неудержимо позовут к себе белые лилии английских рек. А сегодня все здесь кажется тусклым и худосочным. И чужим… Сейчас другое волнует нашу кровь.
Они вернулись к беседе. На этот раз их самозабвенные трели воспевали фиолетовые моря, смуглые пустыни, изумрудных ящериц на белых руинах.