Ветка

Алексеева Оксана

– Стоять!
– тут же раздался голос ближайшего. На его лице не было того же опустошающего счастья от встречи, как у меня.

Торек подошел, но не произнес ни слова, осматриваясь.

– Мы не заражены!
– крикнула я, понимая, что в настоящем мире никто не поверит на слово.

– Возможно, - так же сурово ответил караульный.
– Вы откуда?

– Из Подмосковья, - я решила не врать. Они должны соблюсти все процедуры, и я их мнение полностью разделяла.

К мужчине подошли другие, и один из них ответил чуть более приветливо:

– Карантин! Сами понимаете... Пять дней мы не сможем

вас пустить. Вот там, - он указал на стоявший неподалеку от нас сарай, - вы можете пожить. Мы будем наблюдать за вами, и если никаких признаков не проявится, то через пять дней запустим.

У меня не нашлось сил, чтобы разозлиться или начать спор. Эти люди, выжившие в период эпидемии, все делали абсолютно правильно. И они точно знали, что наш запах рано или поздно привлечет сюда тварей, которые на их глазах разорвут нас на куски. И ничего не сделают для нашего спасения. Потому что только так можно выжить самим. И никто не назвал бы их бесчеловечными, особенно после того, как второй добавил:

– Голодные? Можем кинуть вам немного хлеба, - и тут же увереннее.
– Оружие не дадим.

Хлеба? Я кивнула, и почти сразу же в нашу сторону полетел сверток. Развернула пыльную ткань и обнаружила там кусок свежей белой булки. Видимо, им все же удалось организовать тут какое-то подобие пекарни, а вылазки в местные магазины и дома позволили скопить запасы. Я вгрызалась в рыхлую мякоть и давясь, почти не жуя, глотала. По щекам почему-то потекли слезы. Не имею представления, как у меня, оплакавшей уже все возможное, еще осталась такая слабость. И не сказать, что я была очень голодна... Просто эта булка, немного пересоленная, эти люди, дающие еду обреченным... Стало так стыдно, что я отвернулась, пытаясь скрыться от внимания смотревших на меня.

– Нам и не нужно входить, - неожиданно произнес Торек.
– Мы ищем женщину, скажите только - у вас ли она. Данченко Людмила Ивановна, тридцать шесть лет.

Караульные удивленно переглянулись, а один из них уверенно ответил:

– Нет. Нас всего всего восемнадцать. Таких тут нет. Женщины... их вообще мало осталось, ведь они слабее. Среди нас только три девушки...

Но Тореку не были интересны другие, поэтому он перебил:

– Точно?

Получив утвердительный ответ, поморщился и спросил снова:

– Сюда еще кто-то приходил? Кто-нибудь, похожий на ту женщину?

– Давно уже никого не было, - ответил первый караульный с какой-то злостью.

А мы посмотрели друг на друга, понимая, что теперь нужен другой план. Найти квартиру Данченко, попытаться угадать, в какой город она могла направиться... Может, к родственникам?

Но тут один из караульных добавил еще:

– Да нет. Ребенок-то так и приходит.

– Какой ребенок?
– оживился Торек.

Тот пожал плечами:

– Девочка. Маленькая совсем. Оборванная вся. Она приходит сюда иногда, мы ей еду кидаем. Но она вообще ничего не говорит, да и твари иногда с ней, но почему-то не едят ее. Странно это. Мы и запустить ее не можем, и на пять дней она тут никогда не остается... Возьмет хлеб и уходит. А потом возвращается через несколько дней. Ходит прямо, нашу еду ест... Возможно, вирус мутировал... Не знаю... Она, скорее всего, зараженная, потому что хотя бы плакала или кричала чего...

Торек уже усмехался, глядя на меня, но я озвучила догадку

первой:

– У той женщины была дочь?

– Не знаю, - и он широко улыбнулся.
– Дочь, соседка или просто ребенок, с которой Данченко контактировала. Она была первой. И она в городе.

Я упала на колени и схватилась за голову, стараясь не завизжать от счастья. А Торек вел себя более сдержанно:

– Как часто она приходит? Когда в последний раз была?

Недоумение дозорных, отраженное на их лицах, надо было фотографировать. Жаль, что такие забавы сейчас никого не заинтересуют.

– А что такое? Вы что-то знаете?

– Когда?
– рявкнул парень.

– Дня три назад... Она то каждый день является, то ее долго нет... А что?

Торек не удосужился ответить и просто уселся в машину, а я и не знала, как им объяснить, поэтому просто крикнула: «Спасибо!» и села с ним рядом.

– Куда мы едем?
– улыбаясь от уха до уха, поинтересовалась я у водителя.

– Никуда. Она приходит сюда, значит, будем просто ждать.

И мы ждали. Два дня, сначала озираясь на каждый шорох, а потом воспринимая их как само собой разумеющееся. К баррикадам больше не подходили, потому что отвечать на вопросы смысла не видели. Твари являлись небольшими группами, но я укрывалась в машине, и они просто уходили, отгоняемые Тореком. Хлеб я тоже не решалась больше попросить, чувствуя неловкость перед этими людьми, но все чаще склонялась к мысли, что могу придумать и какое-нибудь объяснение для них, лишь бы получить хоть кусок. Мы спали в машине и много разговаривали. Не знаю, почему Торек так терпеливо рассказывал обо всем пережитом за столетия, но может быть, это ему тоже помогало скоротать время. И однажды я даже подумала, что не хотела бы его забыть. Пусть все не начнется, но я хотела бы помнить - и его, и все остальное. Я стала совсем другой и на себя прошлую смотрела теперь с жалостью. Раньше я была глупой и слабой и не знала самого главного - какой бывает хлеб на вкус и что такое надежда.

21 июня. Нижний Новгород

Меня разбудило легкое прикосновение к плечу, и я тут же подскочила на месте, вглядываясь в освещенную солнцем дорогу. Она шла, не обращая на машину внимания, а за ней прыжками двигалась тварь. Я схватила ружье, чтобы прикончить ту, но смутная догадка остановила меня. Вышла вслед за Тореком.

Бросилась к девочке, но тварь тут же направилась ко мне. Торек успел перехватить ее и теперь держал за горло, не позволяя вырваться. Я не стала останавливаться на своем страхе, ведь пришло время поставить на карту все.

– Подожди!
– крикнула, но ребенок продолжил путь, даже не вздрогнув.

Она шла медленно, едва переставляя ноги. Одета была в изорванные лохмотья, вся грязная, волосы спутаны и колтунами висели вокруг ничего не выражавшего лица. Она просто шла. Туда, где ей кидали еду. Она не умерла бы от голода, но продолжала его чувствовать. Она просто шла. Девочка, прожившая четыре месяца рядом с этой тварью, питающаяся отбросами, кутающаяся по ночам в остатки своей одежды. Она уж точно давно разучилась плакать, и это возвышало ее надо мной до такой степени, что я почувствовала оцепенение. А она просто шла. И, кажется, только сейчас я увидела самое страшное, что произошло с этим миром.