Ветреное сердце Femme Fatale
Шрифт:
– Гм, ну что ж, у нас уже кое-что прояснилось, – сказала себе Амалия Константиновна. – Наш аноним, стало быть, читает «Новое время» и, вероятно, собирает его номера… Сей вывод можно сделать по той простой причине, что газете с заголовками, откуда он вырезал буквы, исполнился уже месяц. Любопытно, кто в благословенном Д. выписывает эту газету?
Конечно, читатель вправе спросить, при чем тут Д., если письмо было отправлено из Серпухова? Но Амалия имела свои резоны не верить почтовому штемпелю. По ее мнению, за письмом стоял кто-то, кто хорошо знал Степана Александровича, кто-то, кого он, может быть, каждый день
«В первом письме, – размышляла Амалия, глядя на огонь, – нет ровным счетом ничего мистического, это обыкновенная мошенническая проделка… А вот второе…»
Она и сама не могла понять, почему, но именно второе письмо больше всего тревожило ее. Угроза? Предупреждение? Или действительно чья-то жестокая шутка? К примеру, бывшая невеста Севастьянова вполне могла бы… Интересно, ее муж выписывает «Новое время»? Наша героиня в нетерпении сорвалась с места и заходила по комнате. Столько вопросов, и хоть бы один ответ!
7
– Добрый вечер, Степан Александрович…
Он неловко поклонился. Фрак зловеще крякнул где-то в швах, и Севастьянов поспешно распрямился.
– Степан Александрович! – К нему уже шла сияющая Оленька. – Как я рада вас видеть!
Хозяйка вечера тотчас же вцепилась в него и повела знакомить с гостями, которых он каждый день встречал в городе, а заодно хвастаться убранством дома и своим супружеским счастьем. Глаза Оленьки ярко блестели, на щеках цвел восхитительный румянец (отчасти естественный, отчасти умело созданный при помощи парижской косметики). Мол, ну что, Степанушка, видишь, чего ты лишился? Мог бы быть женат на образцовой женщине, и она вела бы хозяйство, устраивала вечера, на которые приходит весь цвет Д., и все бы тебе завидовали… а вместо того связался ты, Степанушка, не понять с кем, и опозорили тебя на весь околоток… Оленька, думая об этом, неприлично громко смеялась и кокетливо пожимала локоть Севастьянова, который уже и не знал, куда от нее деться.
– Владислав Иванович, добрый вечер!
– Добрый вечер, сударь… Однако, сударыня, вы просто очаровательны! Разрешите потом станцевать с вами?
– Конечно, конечно, Владислав Иванович! Ах, Верочка! И ваш дядюшка здесь!
– Что-с?
– Мы так рады вас видеть!
– Молодежь!
– Максим Алексеич! Вы все-таки нас не забыли… Ах, какой вы сегодня франт! Федот Федотыч, не забудьте про наше угощение, вам наверняка понравится! Петр Иванович! А вот и наш любимый доктор Станицын! Как поживаете, доктор?
Севастьянов хмуро покосился на следователя, который в свое время ему долго объяснял, что современная женщина имеет право определять, с кем ей жить, мол, нынче не каменный век, так что он, Чечевицын, ничем не может ему помочь. Вообще водоворот гостей не вызывал у Степана Александровича ничего, кроме раздражения. Он отошел от Оленьки, которая строила глазки одновременно обоим докторам, Станицыну и Никандрову, и нечаянно со всей силы наступил каблуком полуштиблета на ногу Пенковскому. Тот тихо взвыл и пошатнулся.
– Простите, ради бога, – пробормотал Севастьянов, чувствуя мучительную неловкость. – Я… я хотел бы знать, Любовь Осиповна уже здесь?
Сергей Сергеевич, чье лицо еще было искажено от боли, только молча махнул рукой куда-то в сторону сада. Степан Александрович кивнул головой и двинулся туда.
Он хотел прийти к самому началу праздника, но фрак куда-то запропастился, и, пока Андрюшка искал его в сундуках с вещами, а потом чистил и гладил, прошло столько времени, что Севастьянов совсем уже отчаялся. Наконец он влез во фрак, который оказался ему узковат, и по плохо освещенным улицам поспешил в дом Пенковских. Идти, впрочем, было совсем недалеко – всего каких-то десять минут.
Кое-как он отвязался от Федота Федотыча, которому во что бы то ни стало приспичило поделиться с ним своими впечатлениями от хозяйки дома, миновал несколько комнат, где ему встретилась одна только бледная, апатичная горничная, и по ступеням сбежал в сад, где надрывался соловей и тонко попискивала какая-то птичка.
– Любовь Осиповна!
Соловей умолк. По верхушкам деревьев пробежал ветерок, и Степан Александрович невольно поежился.
– Любовь Осиповна! Это я, Севастьянов…
Впереди была только темная аллея, которая доходила до ограды, и белая облупившаяся чаша фонтана. Сколько помнил Степан Александрович, фонтан тот работал разве что по большим праздникам, и то с неохотой.
– Любовь Осиповна! – Севастьянов шагнул вперед по аллее.
Конечно, думал он, ей просто стало скучно, и она ушла. Что за глупый вечер! И какое фальшивое, жеманное у Оленьки лицо, как у старой девы, честное слово… все она пытается изобразить ту непосредственную и юную, которая так пленила его когда-то, но ничего не получается, не выходит, не…
Он споткнулся на мысли, как спотыкаются о камень. В заполненной на треть чаше фонтана лицом вниз плавало чье-то женское тело. Темная юбка намокла и облепила ноги. Машинально Степан Александрович отметил, что на одной из них нет туфли.
Преодолев внезапно нахлынувшее отвращение, он подошел к телу и перевернул его лицом вверх.
– Нет… – пробормотал Севастьянов, не веря своим глазам, – этого не может быть…
Глава 4
Концы в воду
Блажен, кто делит наслажденье,
Умен, кто чувствовал один,
И был невольного влеченья
Самолюбивый властелин.
Мой друг пылал от нетерпенья
Избавиться навек ученья;
Большого света блеск и шум
Давно пленяли юный ум.
1
– Все ясно, – сказал Владислав Иванович. – Exodus letalis.
– Простите? – переспросил следователь Чечевицын.
– Летальный исход, – объяснил доктор. – Наступивший, как я могу сказать уже сейчас, вследствие удушения, после чего труп несчастной бросили туда, где его нашел господин Севастьянов.
Он покосился на тело Любови Осиповны, которое уже извлекли из чаши фонтана и положили на землю неподалеку. Вторая туфля убитой была найдена на садовой дорожке, и теперь следователь держал ее в руках. Подумав, он решил, что улика ценная, и на всякий случай спрятал туфлю в портфель.