Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]
Шрифт:
— Хадасса, — прохрипел Марк, чувствуя, что противен самому себе. — Я не хотел…
Он молча смотрел на ее неподвижное и бледное лицо. Ее глаза были закрыты, и она не шевелилась. Глядя на ее неподвижную фигуру, Марк почувствовал, как у него перехватило дыхание.
— Хадасса! — Приподняв ее за плечи, он убрал с ее лица волосы и приложил руку к сердцу девушки, испугавшись, как бы ее Бог не наслал на нее смерть, чтобы спасти ее чистоту. Но, ощутив биение ее сердца, он почувствовал облегчение, затем на смену ему пришло болезненное чувство, когда до Марка дошла мысль о том, что он едва
Хадасса стала приходить в себя, и Марк, будучи не в силах смотреть на нее, положил ее на диван и встал. Подойдя к столу, он налил себе из кувшина вина и жадно выпил. Вино показалось ему горьким, как желчь. Испытывая сильную дрожь, он оглянулся и увидел, как Хадасса встает. На ее лице отражалась боль. Он налил еще вина и протянул ей.
— Выпей, — сказал он, передавая ей кубок. Она взяла его трясущимися руками. — Наверное, твой Бог хочет оставить тебя девственницей, — сказал Марк, содрогнувшись от грубости собственных слов. Во что же он превращается, если едва не изнасиловал любимую женщину? — Выпей, — уныло повторил он и почувствовал дрожь ее пальцев, прикоснувшись к ним. Сгорая от стыда, он взял ее руки в свои и опустился перед ней на колени.
— Не знаю, что на меня нашло… — сказал он, и в его голосе звучала боль, потому что он понимал, что это не может быть оправданием. Хадасса не смотрела на него, но по ее щекам текли слезы тихие ручейки слез — и его сердце едва не остановилось. — Не плачь, Хадасса, не плачь. Прошу тебя. — Он сел рядом с ней и хотел было обнять ее, но побоялся. — Прости меня, — сказал он, дотронувшись до ее волос. — Ничего ведь не случилось. Не нужно плакать. Кубок выпал у нее из рук ударился об пол, разлив по мрамору кроваво–красное вино. Хадасса закрыла лицо руками, ее плечи вздрагивали.
Проклиная себя, Марк встал и отошел от нее.
— Моя любовь никогда не была милосердной или долготерпеливой, — сказал он, осуждая себя. — Я никогда не хотел причинить тебе боль. Клянусь тебе! Я не знаю, что произошло… Я никогда раньше не был таким безрассудным.
— Но ты остановился, — внезапно сказала она.
Он оглянулся на Хадассу, удивленный тем, что она вообще заговорила с ним. Она неотрывно смотрела на него твердым взглядом, несмотря на то что продолжала дрожать всем телом.
— Ты остановился, и Господь благословил тебя…
Ее слова привели Марка в бешенство.
— Не говори мне о своем Боге! Будь Он проклят! — с горечью в голосе воскликнул он.
— Не смей так говорить, — прошептала Хадасса, и ее сердце исполнилось страха за него.
Марк снова подошел к ней и заглянул ей в глаза.
— Неужели ту любовь, которую я к тебе испытываю, ты называешь благословением? — Он заметил, что снова больно схватил ее, и разжал руки. Отойдя на несколько шагов, он подавил свои эмоции. — Где здесь благословение, если я хочу быть с тобой и не могу из–за какого–то смехотворного закона? Разве нормально, если человек должен бороться со своими естественными инстинктами? Твоему Богу доставляет радость причинять боль.
— Бог наносит раны, которые может исцелить.
— Ага, значит, ты этого все–таки не отрицаешь, — сказал он, иронически засмеявшись. — Значит, Он играет с людьми, как и любой другой бог.
— Здесь
Он закрыл глаза. Марк. Она благословила его имя, когда произнесла его, и гнев исчез, — гнев, но не разочарование.
— Какое благо может быть от моей любви к тебе? — спросил он безнадежным голосом, глядя на нее. Ее глаза снова заблестели от слез. Ему показалось, что в ее глазах он уловил какую–то надежду.
— Может быть, Бог таким образом хочет, чтобы твое сердце открылось Ему.
Он усмехнулся.
— Ему? — со смехом повторил он. — Да я лучше умру, чем склонюсь перед твоим Богом! — Марк тут же пожалел о сказанном — он никогда не видел на лице Хадассы такой боли и такого страдания. Он увидел, как сильно разорвал своими руками одежду рабыни, и понял, что так же сильно ранил ей сердце своими злыми словами. А когда он посмотрел ей в глаза, то понял, что ранит своими действиями не только ее, но и себя.
— Я хочу знать, что заставляет тебя быть такой верной этому твоему невидимому Богу. Объясни мне.
Хадасса смотрела на Марка и знала, что любит его так, как не любила никого и никогда. Почему, Боже? Почему именно он, который ничего не понимает? Почему он, осознанно отвергающий Тебя? Неужели Ты и правда так жесток, как это утверждает Марк?
— Не знаю, Марк, — сказала Хадасса, сильно дрожа. Она по–прежнему дрожала, испытывая к Марку странное, непреодолимое влечение и боясь снова поддаться тем чувствам, которые Марк возбуждал в ней. Бог никогда не призывал ее к таким чувствам.
О, Боже, дай мне силы. Собственных сил у меня не осталось. Когда он смотрит на меня, у меня все тает внутри. Я схожу от него с ума.
— Помоги мне понять, — сказал Марк, и она знала, что он не отстанет, пока она не даст ответ.
— Мой отец говорил, что Господь избрал Своих детей еще до основания мира, в соответствии со Своими благими планами.
— Благими планами? Разве это благие планы, если он удерживает тебя от всех естественных радостей? Ты любишь меня, Хадасса. Я видел это по твоим глазам, когда ты смотрела на меня. Я чувствовал это, когда прикасался к тебе. Твоя кожа была такой горячей. Ты трепетала, и я знаю, что это не был трепет страха. Что хорошего в том, что твой Бог заставляет нас страдать?
Когда Марк смотрел на Хадассу, она не могла говорить. Она опустила глаза.
Марк подошел к ней и поднял ей голову за подбородок.
— Ты сама не можешь ответить, ведь так? Ты думаешь, что этот твой Бог — это все. Что Он самодостаточен. Я тебе говорю, что это не так. Он может защитить тебя, Хадасса? Он может прикоснуться к тебе? Он может поцеловать тебя? — Он провел ладонью по ее щеке, и когда он увидел, как она закрыла глаза, его пульс забился чаще. — Твоя кожа горяча, и сердце у тебя бьется так же, как я у меня. — Он посмотрел ей в глаза умоляющим взглядом. — Разве твой Бог может помочь тебе испытать такие чувства, какие могу дать тебе я?