Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]
Шрифт:
— Не делай этого со мной, — прошептала Хадасса, взяв его руку обеими руками. — Пожалуйста, не надо.
Марк видел, что снова причиняет ей боль, но не понимал, почему. Он вообще ничего не мог понять и от этого испытывал гнев и разочарование. Как такая нежная и хрупкая девушка может быть столь непреклонной?
— Этот Бог не может даже говорить с тобой, — резко произнес он.
— Он говорит со мной, — тихо ответила она.
Марк убрал от нее руку. Внимательно глядя на девушку, он видел, что она говорит правду. Другие люди тоже порой говорили ему подобное: бог сказал
— Как? Когда?
— Ты помнишь историю об Илии и о пророках Ваала? Я ее как–то рассказывала.
Марк слегка нахмурился.
— Это о том человеке, который вызвал огонь с небес, поглотивший его жертву, а затем перебил двести жрецов? — Да, Марк помнил эту историю. Он еще удивился, что Хадасса способна рассказывать такие кровавые истории. Выпрямившись, он отошел от нее на несколько шагов. — И что?
— После того как Илия убил жрецов, царица Иезавель пообещала сделать с ним то же самое, и он бежал, потому что испугался.
— Испугался женщины?
— Не просто женщины, Марк. Она была очень злой и могущественной. И вот, Илия бежал в пустыню от Иезавели. Он обратился к Богу и просил у Него смерти, но Бог послал к нему ангела, чтобы служить ему. Та пища, которую Илия получал от ангела Господня, дала ему силы, чтобы сорок дней быть в пути и дойти до горы Хорив, Божьей горы. Там Илия нашел пещеру, в которой жил. И только после этого Господь пришел к нему. Подул сильный ветер, разрушивший камни, но в этой буре Бога не было. Затем наступили землетрясение и пожар, но и в них не было Господа. И вот только тогда, когда Илия оказался в безопасной пещере, он услышал, как Бог говорит с ним.
Хадасса посмотрела на Марка, и ее глаза были нежными и сияющими, а лицо излучало удивительное вдохновение.
— Бог говорил с Илией тихим шепотом, Марк. Это был спокойный и тихий голос. Это было веяние тихого ветра…
Марк вдруг почувствовал какой–то странный трепет внутри. Как бы пытаясь от него избавиться, он криво усмехнулся.
— Ветра?..
— Да, — тихо сказала она.
— Сегодня с берега подует бриз. Если я выйду на террасу, смогу я услышать голос твоего Бога?
Хадасса опустила голову.
— Если только откроешь свое сердце. — Если твое сердце не так жестоко, — подумала при этом она, и ей снова захотелось заплакать.
— Твой Бог может говорить даже с римлянином? — насмешливо спросил Марк. — Думаю, скорее Он захочет, чтобы мое сердце лежало на Его жертвеннике, — сухо сказал он, — особенно после того, что я едва не сделал с одной из самых верных его служительниц. — Он встал в проходе на террасу, спиной к Хадассе. — Значит, я должен твоего Бога винить в тех чувствах, которые испытываю к тебе? Это Его проделки? — Он снова повернулся к ней.
— Прямо как у Аполлона с Дафнией, — горько сказал он. — Знаешь о них, Хадасса? Аполлон полюбил Дафнию,
Марк снова скривил губы.
— А твой Бог может превратить тебя в куст или в дерево, чтобы защитить тебя от меня и сохранить твою девственность?
— Нет.
Наступило долгое молчание. В ушах Марка стояло только биение его сердца.
— Ты борешься не столько со мной, сколько с собой.
Хадасса покраснела и снова опустила глаза, но не стала ничего отрицать.
— Да, действительно, ты заставил меня испытать такие чувства, каких я раньше никогда не испытывала, — тихо сказала она и снова взглянула на Марка, — но Бог дал мне свободу выбора и предупредил о последствиях безнравственности…
— Безнравственности? — повторил Марк сквозь зубы. Это слово было подобно нанесенной ему пощечине. — Что безнравственного в том, что два человека любят друг друга и наслаждаются любовью?
— Так же, как ты любил Витию?
От этого тихого вопроса Марка будто окатило холодной водой.
— Между Витией и моими чувствами к тебе нет ничего общего! Я никогда не любил Витию.
— Но ты наслаждался с ней любовью, — сказала Хадасса очень тихо, сама пугаясь своей откровенности.
Марк посмотрел ей в глаза, и гнев у него пропал. Ему было стыдно, но он не мог понять, почему. Ведь не было же ничего плохого в том, что он делал с Витией. А может, было? Но она сама приходила к нему. После первых нескольких раз она приходила к нему ночью даже тогда, когда он ее не звал.
— А я ведь мог бы тебе приказать, разве нет? — сказал он, печально улыбнувшись. — И если бы я потребовал от тебя подчиниться, что бы ты стала делать, — может, бросилась бы вниз, с террасы?
— Ты бы не потребовал от меня этого.
— Почему ты так в этом уверена?
— Потому что ты честный человек.
— Честный… — горько усмехнувшись, произнес Марк. — Как легко может единственное слово остудить человеческий пыл. И лишить человека надежды. Что ты, не сомневаюсь, и делаешь. — Он посмотрел на нее. — Я римлянин, Хадасса. Прежде всего, я римлянин. И не уповай слишком на мое самообладание.
Снова над ними повисло тягостное молчание. Марк знал, что ничто не сможет убить в нем любовь к ней, и был в отчаянии. Если бы не эта вера, которой неотступно следовала Хадасса, он мог бы назвать ее своей. Если бы не этот ее Бог…
Хадасса встала.
— Можно мне идти, мой господин? — тихо сказала она, уже как служанка.
— Да, — спокойно ответил он, провожая ее глазами. Когда она уже открыла дверь, он окликнул ее.
— Хадасса, — сказал Марк, чувствуя, как любовь разрывает его изнутри. Единственный способ овладеть ею, на его взгляд, состоял в том, чтобы пошатнуть в ней эту упрямую веру. Но не пошатнет ли он при этом и ее саму? — А что этот твой Бог вообще сделал для тебя?