Вид с холма (сборник)
Шрифт:
— С этим жмурикам будет спокойно, — объясняли. — Отдохнут хорошо.
— С кладбищами у меня давние связи, — похвастался я как-то работникам. — Так что, когда откину сандалии, меня должны похоронить по-свойски, по первому разряду.
— Чудак! — усмехнулись работники. — Мертвому ничего не надо. Не все ль равно куда отнесут?! Хоть на помойку!..
Эти работники были вымогатели те еще! Только родня покойника начнет выбирать могильные украшения, сразу жалуются:
— Все стали лучше жить, никто не мрет, не выполняем план…
У них были свои конкуренты. Как-то оркестранты Котла, вышагивая во главе процессии, заметили, что к кладбищу с
— Свободных могил только две, и одна в хорошем месте, другая в плохом. Учтите, если подойдем вместе, придется бросать жребий.
Похороны грозили перерасти в спектакль, тем не менее родственники засуетились и прибавили шаг, а оркестранты соответственно заиграли быстрее и подошли к «хорошему месту» первыми. Родственники заплакали, работники для приличия выдержали паузу, затем пробурчали:
— Ну, хватит мучить покойного, отпустите его! — на веревках скатили гроб в яму и быстро заработали лопатами.
Само собой я не остался равнодушным к их стараниям и помогал в поте лица. В этот момент мимо прошествовала вторая процессия, и ее работники показали кулаки нашим работникам.
Кстати, я думал: «хорошее место» — это могила под рябиной или где-нибудь на холме, откуда открывается красивый вид, но мне объяснили, что просто в том месте давно сгнил предыдущий гроб и родственники могилу не навещают.
На обратном пути у наших работников было отличное настроение. В конторе они достали из-под венков бутылку водки, выпили и развеселились, будто никого и не отправляли на небеса.
Несколько лет спустя мы с Котлом по пути заглянули в ту контору. Нас встретили как родных: поставили на стол выпивку, а после расспросов показали фотографии в траурных рамках, на которых почему-то все лица были улыбающимися: один даже стоял с гамаком под мышкой и сигаретой в зубах, другой с зонтиком — казалось, они отправлялись не на тот свет, а на пикник.
— Наша школа, — объяснил Котел, когда мы вышли. — Есть такая песня: «Когда святые маршируют». В ней поется: «Что слезы лить, если человек хорошо пожил и оставил кое-что после себя?!». Вот и устраивают в его честь не грустную тризну, а веселые проводы, когда покойник и в могиле смеется над своим крестом. Правда, некоторые перегибают. — Котел кивнул на могилу, которая напоминала грядку — на ней среди цветов виднелась клубника.
Что и говорить, на том кладбище было весело.
Кстати, теперь вот это веселое, даже ироничное, отношение к смерти мне ближе всего. Ведь как ни крути, а смерть от старости вполне логична и справедлива. И скажу без ложного кокетства, не хочу, чтобы друзья печалились на моих похоронах. Я живу неплохо, и личная жизнь у меня сложилась — может быть, не совсем так, как хотелось бы, но у кого она складывается идеально? Таких немного, и мне кажется, они специально рождаются для счастья, чтобы другим было к чему стремиться. Зато с работой мне повезло — делаю то, что нравится. Конечно, за свои пятьдесят лет еще не сделал такого, чтобы по-настоящему был доволен, чтобы мог спокойно умереть, а время уже поджимает и надо спешить, но, может быть, еще сделаю, кто знает. А если не сделаю — сам виноват. Во всяком случае, я выполняю работу в меру сил и с чистой совестью могу сказать: «Это лучшее, на что я способен». Так что не хочу, чтобы меня потом оплакивали — это четкое завещание друзьям.
Оглядываясь назад, на прошлое, я как бы вижу ретроспективу своей жизни. Одна картина
В двадцать четыре года я влюбился. Моя избранница не захотела встречаться в «какой-то коммуналке» и сняла комнату… в Ново-Девичьем монастыре. Она была известной манекенщицей, холодной красавицей, которая любила все необычное: необычную одежду, комнату в необычном месте. Она встречалась со мной, потому что я ничего из себя не представлял — для контраста, чтобы лучше выглядеть на моем фоне, и чтобы доказать мужу, известному художнику, с которым «рассталась на время», свою непрактичность (он обвинял ее в чрезмерном стремлении к богатству).
В центре монастырского двора стоял деревянный четырехквартирный дом, в котором жили дворники. У одной дворничихи моя возлюбленная и сняла маленькую комнату, метров восемь. До нас в комнате обитала еще одна манекенщица со своим поклонником, а до нее еще какие-то влюбленные — из этого я заключил, что под сводами монастыря совершаются далеко не святые дела. Впрочем, может, наоборот — самые святые.
По вечерам к хозяйке наведывался местный участковый милиционер, но за все три месяца, что мы прожили в монастыре, он ни разу нас не побеспокоил, хотя, по общепринятым понятиям, мы выглядели сомнительными жильцами (без прописки). Больше того, у меня с участковым установились вполне дружеские отношения. Мы приезжали в монастырь поздно, после работы, когда из него уходили последние посетители и участковый запирал чугунные ворота. Повесив замок, он никогда не забывал оставить для нас приоткрытой соседнюю дверь и, если мы с ним встречались в монастырском дворе, он улыбался и подмигивал мне, давая понять, что между нами существует тайное соглашение.
После ужина мы с моей подружкой вновь выходили за ворота монастыря, спускались к озеру и я плавал — хвастался своим «брассом», — больше мне нечем было завоевывать любовь женщины. Моя красавица не купалась — ее не устраивала непроточная вода, отсутствие золотого песка и зрителей, которые могли бы оценить ее купальник.
В монастыре, я познакомился с глухим звонарем, который на колоколах играл Моцарта, и со многими другими интересными людьми, только со старушками, которые с утра до вечера торчали в обители, так и не нашел общего языка; каждое утро они вереницей проходили мимо наших окон, отчаянно крестились и называли нас «антихристами».
На монастырском кладбище, мы побывали всего один раз. Рассматривая могилы знаменитостей, я вдруг заметил в стороне скромное надгробие юной девушки. С фотографии на меня смотрело чистое умное лицо, и я подумал, как обидно, когда человек умирает в раннем возрасте, не испытав ни радостей, ни горестей бытия, и, конечно, ему должно все воздаться там, на небе. Было бы слишком жестоко и несправедливо, если бы жизнь заканчивалась здесь, на земле, ведь многие люди живут не так, как заслуживают, у многих не осуществились мечты, многие не были счастливы.
Через несколько месяцев моя манекенщица хотела было вернулась к мужу (посчитала, что достаточно доказала свою непрактичность), но потом внезапно передумала и выкинула очередную необычность — предложила мне расписаться (этим ошеломляющим поступком она решила убить мужа наповал — ведь им предстояло еще развестись). Короче, вскоре мы расписались, вступили в кооператив на Преображенке и около года жили в новом доме недалеко от кладбища. Понятно, мы были слишком разные и наша семейная жизнь не сложилась.