Вид с холма (сборник)

Сергеев Леонид Анатольевич

Я отлично помню те концерты и самого Лундстрема, невысокого, худощавого, с гладкими седыми волосами; всегда в бабочке, он стоял впереди оркестрантов и, высоко держа трубу, извлекал из нее потрясающие звуки. То, что играл оркестр, не вписывалось ни в какие рамки! Это были вещи, от которых слезы наворачивались на глаза. Иногда игралось непонятное — сногсшибательный набор звуков, но удивительная штука — эти звуки «околдовывали», захватывали и переносили в какой-то другой, более радостный, что ли, мир. Как бы не было скверно на душе, услышав оркестр Лундстрема, я думал, что «все не так уж и плохо».

По случайному стечению обстоятельств вскоре

у нас на окраине поселился один музыкант из оркестра Лундстрема. Саксофонист дядя Витя — так он назвался, и в дальнейшем мы так его и звали. Он поселился в подвале одного из наших домов вместе с отцом, женой и двумя детьми. Кажется, они были поляки. Во всяком случае, жена дяди Вити очень плохо говорила по-русски, а наши женщины и парикмахер Мстислав Генрихович звали ее «пани»…

Кое-кто из оркестрантов Лундстрема подрабатывал — «лабал, подхалтуривал» на разных точках: в ресторане «Татарстан» и в кинотеатрах перед фильмами или на открытой эстраде в Парке Горького. От дяди Вити мы всегда знали, где играет тот или иной музыкант, и старались не пропускать ни одного выступления.

Автостанция

Станция технического обслуживания машин находилась в Лесном тупике. Лесном! Там не росло ни одного дерева. Впрочем, и я жил на Светлом проулке, где не было ни одного фонаря. Наверно, эти названия давали в насмешку.

Лесной был тупичок тот еще! Щель, а не проезд — катил грузовик «ЗИС», так народ на стены домов лез. Только грузовики появлялись редко — с ночи тупик заполняли машины частников.

А какие на станции красовались объявления! «Сегодня собрание. Повестка дня очень интересная». Или на двери кладовщика дяди Вани: «Пошел малость прогуляться по случаю праздника. Щас вернусь».

Все разговоры у дяди Вани винно-водочные:

— Вчера с этим вмазал, позавчера с тем заторчал. Да еще водочку залакировали пивком. Малость размагнитились, мешанина получилась. Так ведь праздник, надо расслабиться, — объясняет и называет какой-нибудь церковный, в честь какого-нибудь святого.

Я-то его сразу раскусил — он эти праздники выдумывал. Позднее он подтвердил:

— Если я с утра стакан не приму, я не человек.

Как-то вижу, он лежит у забора и дымится. Думаю, горит, подхожу, а он глаза налил, уже на кочерге и покуривает с выражением дурацкого торжества.

— Дернул малость по случаю Богородицы, — говорит, — да и просифонило вчера что-то. Прихворнул малость. Там как, в мастерской, клиентура есть? Чеши, поспрашай. Может, чего забашляем на пузырек. Подремонтироваться надо!

Дядя Ваня выпивоха и простак, слыл добряком, как большинство поддавальщиков. На работу шел в унылой задумчивости — уже засадил соточку. Придет, стрельнет пару рублей, снова поддает. Он сидел на сдельщине, и, как алкашу, ему выписывали под расчет больше, чем непьющему сменщику — «раз пьет, ему деньги нужны, а непьющие жмоты, им и нормы хватит», — говорил начальник.

В основном дядя Ваня выпивал с Никанорычем, тихим рукастым слесарем, который, в отличие от неженатого кладовщика, имел многодетную семью. После работы дядя Ваня и Никанорыч устраивались в каптерке и распивали бутылку «каленвала». Не раз жена Никанорыча жаловалась на мужа начальнику станции; тот делал слесарю (а заодно и кладовщику) вялый втык, и на некоторое время собутыльники завязывали с выпивками. Я был свидетелем, как на станцию пришла младшая дочь Никанорыча, десятилетняя девчушка, и при отце и клиентах устроила дяде Ване взбучку:

— Дядя

Ваня, зачем вы папе наливаете водку?! Он приходит домой пьяный, ругается с мамой…

— Хм, наливаете! — забеспокоился кладовщик. — Сказала тоже! Он что, маленький?! Я что, ему в рот наливаю? Ишь ты какая!..

Никанорыч возился с какой-то жестянкой и, слушая этот разговор, только сопел; потом тихо пробормотал:

— Иди, дочка, домой, иди… сегодня не буду… обещаю…

И правда, в тот день даже не пригубил, но потом снова втянулся в это дело.

На станцию мы гнали как очумелые, за опоздание начальник мог и взгреть. Потом хоть час прохлаждайся, но в восемь будь на месте. А вдруг комиссия?! И план должен быть на сто один процент — для премии. Сто два не обязательно, но сто один, как хочешь, выжми. Не выжмешь — начальник натянет, ну а на тебя злобно осклабится и не премиальные, а кукиш даст. А план у нас рос из месяца в месяц. Раз выполняли, значит, можем и перевыполнить. А тут еще качество ввернули. Ну как можно давать качество, когда и так-то еле успевали прикручивать. По двадцать машин в день пропускали, а они все перли.

— Собственников много развелось, все богатые, черти, стали, — говорил мой напарник Вадька. — Само собой, некогда особенно крутить-вертеть, подкрепил — и спускай подъемник. Клиент еще приедет, куда он денется?! У них время полно и работка не пыльная.

На станцию меня пристроил Вадька.

— Не будь дундуком. У нас хорошую деньгу зашибить можно, — говорил он. — Слесарь по автоделу — специальность клевая. В натуре, — и дальше, подогревая мой интерес: — Сам знаешь, ко мне директора магазинов на дом привозят продукты. Другого бы не звал, но ты неплохой малый. Обмозгуй! Только не тяни, пока есть место. Волокешь? Если соберешься, дай знать.

В то время я уже заканчивал техникум. С деньгами у нас было туговато, и, когда я объявил матери, что решил бросить учебу и устроиться на работу, она не стала меня переубеждать. Конечно, она хотела дать мне хорошее образование, но предстоящие реальные доходы перевесили сомнительные заработки будущего. В общем, я ухватился за Вадькину сумасшедшую идею и стал у него подручным.

Надо сказать, наша станция была одной из первых в городе. Ее создали при номерном заводе. Своих машин на заводе было мало, и руководство предприятия сделало широкий жест: разрешило использовать мастерские для частников. До этого частники ремонтировались в гаражах — кто как устроится, и вдруг такое! Естественно, на станцию повалил народ не только из города, но и из ближайших областей. Позднее открылась еще одна станция; так что, в смысле обслуги, мы прочно удерживали первенство среди поволжских городов.

Кстати, и бензоколонки у нас появились раньше других. До них на заправках стояли железные бочки и горючее вначале наливали в мензуру или в лейку с делениями, из них — в канистры. А потом появились колонки со шлангами.

Каждое утро мы с Вадькой вбегали на станцию и сразу в каптерку — покемарить полчасика после ночных похождений.

— Работа не медведь, в лес не убежит, — с невообразимым нахальством подмигивал мне Вадька, заваливаясь на боковую.

Иногда удавалось храпануть и часок, но все равно казалось — только прикорнули. Просыпались от грохота, думали — грабители, война началась. Это грудью ломился сторожевой пес Буран. И как это у него, черта, получалось? Говорили, он и звонить умел. Насчет этого не знаю, а вот около сотни слов он понимал четко.