Вид с холма (сборник)
Шрифт:
— Уже все испробовал, — вставил я. — Не помогает, хоть тресни.
— Это надо делать с другом. Порядочным. Сразу становится легче. Друг принимает на себя часть твоей боли. Так что, приезжай, я, несгибаемый, тебе, раскисшему, помогу. Для меня это азартная задача — вселить в тебя величественный дух.
Подобную помощь надо или отвергать с гордостью, или принимать с благодарностью. Я принял с благодарностью, хотя и подумал: «далековато к нему ехать», но тут же вспомнил китайскую поговорку: «Дорога к другу никогда не бывает длинной», и отправился на вокзал.
Дача приятелю
— Здесь роскошно, и в гробу я видел этот зачуханный город, — сказал приятель, встречая меня. — Молодец, что прихватил бутылку. У меня кое-что есть, но и эта не помешает. Здесь ведь у мужиков из соседней деревни бутылка — лучшая валюта. Дров привезти — бутылка, забор починить — бутылка… Я выпиваю сто пятьдесят грамм ежедневно, но среди деревенских считаюсь почти не пьющим. У них это не доза. Они за день прикладываются не раз и в общей сложности выпивают пол-литра, причем выпивают в два приема: «на Эльбрус» и «с Эльбруса». Вначале водку запивают пивом — это «на Эльбрус», а потом в кружку с пивом просто наливают водку — это «с Эльбруса». Так что, мы с тобой не алкаши, а невинные любители выпивки.
Приятель называет себя «отшельником»; друзей он не имеет, поскольку «мерзавцев гораздо больше, чем порядочных»; кроме резкого характера, у него масса и других недостатков, но он мой старый товарищ, нас многое связывает: и работа в Домах творчества, и выставки, и застолья.
На участке стояла грамотно поставленная баня (нижние венцы — дуб, средние — осина), которую приятель заботливо приготовил к моему приезду и в которой мы первым делом попарились (что сразу выбило из меня половину хандры), а в саду росло множество раскидистых яблонь; стояла осень и яблоки гулко падали в траву. В самой даче не было никаких излишеств, зато имелось радиаторное отопление и связь с миром — телефон.
— Телевизор нарочно не привожу, — пояснил приятель. — Не могу смотреть на мерзавцев, выслушивать ложь… Хотя, сам знаешь, когда телевизор есть, он вроде и не нужен, а когда его нет — порой не хватает. Порой бывают толковые передачи, но в основном — мура и ложь. А все остальное в доме — отцовское барахло, дорогое моему сердцу.
Приятель, как и я, разведенный; в вопросах брака мы с ним единомышленники. «Женитьба — добровольное заточение», — говорит он, и я полностью с ним согласен. Когда-то он влюбился по уши, женился и, по его словам, «стал бытовым пришибленным мужем, выставил себя на посмешище». В эти слова не очень-то верится; я же говорю, у него — тяжелый,
— Большую часть времени я просиживал дома, — рассказывал приятель, — полдня любовался благоверной, вторую половину выполнял ее прихоти, только что не вышивал крестиком, и принимал все за праздник, и любил, идиот, эти праздники больше, чем работу. Но потом до меня дошло — так пройдет вся жизнь и ничего дельного не сделаю. И в меня вселился бес, я озверел и послал жену к чертовой матери, и тещу и тестя туда же. Взял и перебрался на дачу, а в семью изредка наведываюсь… Здесь, на даче, одному во всех отношениях лучше.
Мы с приятелем крепко выпили, разобрали его последние работы, осудили «новомодные штучки» в живописи, затем приятель ударился в мировые проблемы — начал на чем свет стоит ругать американцев, к которым испытывал давнюю неприязнь:
— …Капиталисты давно потеряли совесть. Мало того, что выжимают все соки из бедных стран, еще и всюду насаждают свои порядки.
Мы проговорили до полуночи и приятель в самом деле выбил из меня вторую половину хандры — моя личная «трагедия», копанье в самом себе выглядело жалким на фоне его размышлений о всемирной несправедливости. Я остался у него ночевать и утром, после бутылки пива, чувствовал себя вполне сносно — неким помилованным преступником.
Распрощавшись с приятелем, я направился вдоль леса к станции; шел, рассматривал осеннюю красочную листву и думал: «Осень берет свое, природа ни с чем не считается, ни с личными трагедиями, ни с трагедиями народов… Сейчас облетит листва, потом все засыпет снегом — можно спокойно взвесить, что к чему, наметить новые цели, накопить материал, а там и весна не за горами — смотришь, все повернется к лучшему, появятся новые силы». Как бы в подтверждение моих вселенских мыслей, внезапно потемнело и в воздухе закружили снежинки.
Недалеко от платформы я заметил впереди девушку подростка с маленьким рюкзаком за плечами; она шла по тропе медленно, и то нагибалась и собирала яркие опавшие листья, то запрокидывала голову и ловила снежинки. Поравнявшись, я кивнул на ее букет.
— Красотища! Так и хочется нарисовать! — для большей выразительности я винтообразно помахал рукой. — Ты, случайно, не художник?
— Не-ет, — усмехнулась девчушка. — Рисовать не умею. Обыкновенная ученица девятого класса.
— Ну уж обыкновенная! Уверен, ты — художник в душе. Ты — собирательница живописной листвы, необычных кореньев. Наверняка, в твоем рюкзаке полно красот леса.
— Нет, — улыбнулась юная попутчица. — В рюкзаке бутерброды, термос.
— Ты ходила в поход?
— Я путешествую. По Подмосковью.
— О-о! Вот это я понимаю, это звучит! Но как же школа? Ведь уже начались занятия.
— А я путешествую по выходным. Сегодня же воскресенье.
— Да-да, — вспомнил я и, как бы свидетельствуя уважение к путешественникам, с нарочитой серьезностью спросил: — Ты путешествуешь с целью или просто так… как любительница природы?
— С целью, — тоже серьезно ответила девчушка.