Вихрь
Шрифт:
– Мне очень мало осталось сказать. Этот день был сплошным безумием. Но случившегося не вернешь, и мой гнев был бы бесполезен.
В замешательстве она так крепко сжала свои пальцы, что кольца врезались в них. Боль заставила ее поднять руку и посмотреть на нее.
– Вы сделали себе больно! – воскликнул Жан. – Из-за меня! Из-за меня? Я вас так сильно взволновал!
Он непроизвольно рванулся к ней.
Ирэн потянула руку, чтобы удержать его. Он схватил ее и, опустившись на колени, прижался губами к пораненному месту.
В этот момент голос Ванды де Кланс раздался в дверях:
– Я,
Она затворила дверь и вошла в комнату.
Жан вскочил на ноги. Он не слишком растерялся при виде третьего лица.
– Графиня поранила себе руку, – непринужденно объяснил он мадам де Кланс. – Кольцо врезалось ей в палец. Я собирался перевязать его.
– Вы всегда оказываете первую помощь на коленях? – сухо спросила Ванда. Затем повернулась к Ирэн: – Не лучше ли позвать горничную? Я позвоню.
Она подошла к колокольчику и позвонила один раз. Потом начала стягивать перчатки.
– У меня совсем замерзли руки! Ирэн, мне очень грустно, моя дорогая, но я являюсь печальным вестником. Тетя заболела и хочет вас видеть. Я отвезла бы вас сейчас же, если вы готовы.
Раздался стук в дверь, и вошла горничная.
– Дайте мне меховое автомобильное пальто и шапочку с вуалью, – сказала Ирэн.
Ванда через плечо смотрела на Жана, пока тот укладывал в футляр свою скрипку. На ее лице блуждало выражение легкой иронии, сменявшейся нежностью, когда она обращалась к Ирэн.
– Мы довезем вас, если хотите, до станции, мсье Виктуар, – сказала она довольно приветливо.
– Благодарю вас! – ответил Жан с запинкой. Он чувствовал враждебность к мадам де Кланс, но в этот момент он был обезоружен.
Снова вошла горничная, чтобы помочь Ирэн облачиться в громадную шубу и повязать вуаль вокруг шапочки.
– Отлично! – весело сказала Ванда. – Ну, теперь мы можем отправиться.
Она взяла Ирэн за руку, и они пошли по длинному коридору. По дороге она рассказывала ей о внезапной болезни тетки. В молчании они доехали до маленькой станции.
Жан вышел. Его охватило невыразимое уныние. Он сказал «Прощайте» и на мгновение задержался, растерянно глядя на обеих женщин. Лакей, державший дверцу, осторожно покашливал. Жан отошел, пробормотав что-то невнятное, дверца шумно захлопнулась, и Жан остался один, глядя на удалявшиеся огни грузной машины.
Он долго ждал поезда, затем, плохо понимая по-немецки, ошибся направлением и через два часа оказался где-то далеко за Ишлем.
ГЛАВА XV
– Теперь, – сказала Ванда, когда автомобиль въехал в лесистый парк, – нам надо поговорить. Кто должен начать, дорогая, вы или я?
Ирэн попыталась рассмеяться. Она знала, что этот момент настанет, но не знала, что ей будет так стыдно, словно она совершила преступление.
– Я не умею болтать, вы знаете, – сказала она просто, – поэтому лучше начинайте вы.
Ванда повернулась к ней.
– Скажите ради Бога, что такое случилось? Почему этот Виктуар стоял перед вами на коленях? Я не спрашиваю, как вы поранили себе палец, но я хотела бы знать, почему он вдруг решился объясниться вам в любви. Я, конечно, понимаю, он очень впечатлителен. Все эти артисты таковы, это связано с их ремеслом, и я думаю, что, не будь они такими от природы, они никогда бы не могли вызвать в нас подобных переживаний своей игрой.
Она взяла Ирэн за руку.
– Милая, я вас спрашиваю не из любопытства. Я понимаю, что мой вопрос может быть вам неприятен, но мною движет только забота о вас. Действительно ли Виктуар объяснился вам в любви, обнимал, целовал вас?
Слова «обнимал, целовал» вызвали краску на лице Ирэн. Они попали в больное место. Ванда помнила недавние признания Ирэн. Она чувствовала таившуюся в Ирэн жажду жизни, сердце которой еще не раскрылось, но жаждало любви. Но все же она не представляла себе возможным, чтобы Ирэн полюбила Жана. Эта мысль казалась ей абсурдной. Но ей не хотелось допустить и того, что Жан влюбился в Ирэн. Она решила добиться истины.
– Он очень мил, этот мальчик! Особенно после того, как снял свою длинную гриву; он стал совсем похож на человека. Очень забавно, когда эти люди из народа имеют талант, не правда ли? Этот впечатлительный юнец, должно быть, рассказал вам историю своей жизни. Тео не написал о нем никаких подробностей, и я ни от кого ничего не слышала. Может быть, он открыл вам свою душу? Что же, это только занятно! Выслушать объяснение в любви от незнакомого артиста вовсе не преступление.
К своему ужасу Ирэн вдруг вскрикнула. С легкой гримаской смущения. Ванда обвила ее руками.
– Дорогая, я выразилась грубо, я знаю. Но я по-настоящему встревожена всем этим. Как вышло нехорошо! Успокойтесь, ради Бога, мне, право, стыдно за себя.
– Я сама не знаю, что со мною, – сказала Ирэн дрожащим голосом. – Вы не виноваты. Но я чувствую себя такой усталой, совсем разбитой. Какая я глупая! Я сейчас приду в себя.
Она откинулась на подушки и закрыла глаза. Ванда, закурив папиросу, смотрела в окошко. Ее глаза были прищурены. Лицо нахмурилось от беспокойства. Отчего Ирэн вскрикнула? Пустяки! Какая тут могла быть опасность? Случайный встречный человек совсем другого круга, музыкант-профессионал. Хотя бы и талантливый… Это случалось не с одной Ирэн, а с многими. Она посмотрела на застывший, бледный профиль ее лица. Ну, конечно, за Ирэн меньше, чем за кого-либо, можно бояться, что она совершит такой мезальянс.
ГЛАВА XVI
То, что Жан очутился на совершенно незнакомой станции, в то время как рассчитывал через час быть в Вене, показалось ему только лишней насмешкой судьбы. Волнующая сцена с Ирэн до последней степени взвинтила его нервы. Теперь наступила реакция, и он испытывал страшный упадок духа.
Поведение Ванды де Кланс было для него ясно. Он не был глуп и понимал ее побуждения не хуже ее самой. Он удивлялся ее проницательности. Все же он знал такое, чего не знала она. Эта мысль на секунду подбодрила его. Ирэн была снова в его объятиях, его губы прижимались к ее губам. Да, в ней таился огонь страсти, и он разбудил его. Он любил, он обожал ее. Он яростно стиснул свои руки. Она должна стать его женой, он добьется этого! Затем он вспомнил ее положение в обществе, ее богатство, ее замок. Впрочем, еще на докучливые упреки отца в Лионе он любил отвечать: «Артист по своему положению стоит выше всякого класса общества. Нет никого, кто был бы выше его».