Викинг
Шрифт:
Присутствие утесов было необычно для этого побережья, и я был благодарен великану, зашвырнувшему их сюда во время древней битвы за право повелевать миром. Так, по крайней мере, объясняли существование скал средь бескрайних песков, вдали от всяких гор, скальды. Китти возразила, что давным-давно, когда еще и в помине не было великанов, громадная льдина съехала с Севера и накрыла всю землю, ворочая исполинские камни, словно семечки. И уже тогда ее народ жил здесь.
Куола и Китти собрали сухой плавник и развели костер. Моргана с Бертой наполнили меха водой, вычистили кухонную утварь и привели ее в порядок. Мы с Куликом трудились в поте лица, как можно прочнее закрепляя края паруса, натянутого над бортами, пытаясь предугадать силу ударов надвигающегося урагана. Ко времени, когда мы закончили приготовления, море посерело от ярости, а ветер завывал, словно гигантская стая волков. Остаток рыбы я завялил у костра, чтобы Моргана потом не жаловалась, что ее кормят сырой пищей.
Небо приняло угрожающе черный цвет; мы заползли под натянутый над лодкой парус через маленькое отверстие у кормы, оставив берег таким же заброшенным, каким он был до нашего прихода.
— Злой ветер вырвет нас с корнем, — жаловался тростник.
— Море вздымается, оно отравит мою воду, — плакал ручей.
— Надвигается буря — она унесет нас неведомо куда, — стонали пески.
Я закрыл отверстие, через которое мы забрались внутрь, и наша команда стала похожа на гномов в подгорной пещере. Было темно, и только угли в горшках призрачно мерцали, отдавая нам свое тепло. Мы долго лежали, прислушиваясь к разгулявшейся непогоде, затем постепенно уснули.
Проснувшись около полуночи, я еще мог отличить яростное шипение ветра от стона волн. Но спустя немного времени все смешалось в одном чудовищном реве. Хоть нас с трех сторон защищали ряды дюн, ветер вовсю хлестал лодку, и она дергалась и трепетала на натянутых веревках. Если бы шторм повернул к югу, нас бы точно сорвало и вынесло в открытое море.
И все же ярость стихий не так сильно пугала меня, как мысль о том, что веревки, державшие лодку, слишком короткие. Через три дня должна была родиться новая луна, и приливы были очень высоки. Если приливу будет помогать ветер, гоня воду в устье ручья, мы лишимся своего убежища.
Когда наступило утро — я понял это по слабым полоскам света, пробивавшимся под края паруса, — наша лодка дергалась, словно уж, пойманный за хвост. Прилив продолжался. Я подполз к Моргане и прошептал:
— Это твой Бог послал такой шторм?
— С какой стати? Наверное, это твой Один.
— Я думал, это он рассердился — ведь ты целовала язычника.
— Если он злится за это, то я скорее отправлюсь в твой Хель, чем помолюсь ему еще раз.
— А может, он наслал шторм из-за любви к тебе, чтобы потопить корабли Хастингса. Хоть среди них есть мои товарищи, я желаю им всем разбиться о скалы — ведь они охотились за тобой.
— Это чересчур жестоко, мог бы придумать что-нибудь получше.
— Жестоко или нет, но твой Бог не обидится.
— Почему?
— Ведь я желаю им смерти за то, что они плохо обошлись с христианской принцессой.
— Оге, не хитри. Ты хочешь отомстить не потому, что я христианка, а потому, что любишь меня. Ты пытаешься единым разом добыть двух зайцев…
— Положим, не зайцев, — уточнил я, обнимая ее.
— Погоди, Оге, — прошептала она. — Ты думаешь, шторм оставит нас в живых?
— Может да, а может и нет.
— И ты так спокойно говоришь об этом?
— Сделать-то ничего нельзя.
— Что будет, если лодка разобьется?
— Я возьму тебя на руки и вынесу на берег, если удастся. В крайнем случае мы утонем вместе.
— Ты не бросишь меня?
Я был рад темноте, так как мои глаза наполнились слезами.
— Нет, — отрывисто сказал я.
— Интересно, о чем я подумаю в последнее мгновение?
— Наверное, ты будешь радоваться тому, что попадешь на Небеса.
— Нет, я не стану туда спешить. Я молилась, чтобы как можно позже попасть туда. Наверное, это грех.
— Куда же ты денешься? Я не возьму тебя с собой, чтобы ты стала пищей чудовища, — сказал я, теряя спокойствие.
— Ты когда-нибудь слышал об Авалоне?
— Нет.
— Старики говорят, что это остров далеко на западе. До того, как кельты стали христианами, многие их герои уплывали туда и становились бессмертными. Там не столь замечательно, как на Небесах — нет улиц, мощеных золотом, и ангельского пения, — но там вечное лето, без бурь и снегопадов. Я подумала, что нас могло бы вынести на его берег. Я просила Бога отпустить меня туда, если он пустит тебя со мной.
— Какое дело твоему Богу до воина…
— Тише, не произноси это ужасное имя. Я вот что имела в виду. Твой бог и Князь демонов — одно и то же. Мы знаем, что Сатана всякий раз скрипит зубами от злости, когда христианин отправляется в Рай — на Небеса. Я уверена, Один был бы так рад, предпочти я Авалон Раю, что отпустил бы тебя туда со мной, не раздумывая.
— Похоже на правду.
— Вот и я так думаю. Но я совершила еще один грех. Когда взошло солнце, я стала молиться ей…
— Ты хотела сказать, ему.
— Нет, ей. Ее зовут Сул, и она была раньше богиней кельтов. Я просила ее поселить нас на Авалоне навеки. Теперь, если хочешь, можешь кричать своему богу.
— Пожалуй, не буду.
— А может, мой Бог хочет покарать меня штормом и все равно утопит. И последняя моя мысль будет о том, что очень жаль… кое-что.
— Расскажи, что, Моргана. Я люблю тебя сильнее, чем твои святые. А с ними ты ведь делишься своими секретами.
— Я буду жалеть, что мы не очень часто целовались.
— Ты любишь меня, Моргана?
— Раньше мне казалось, что я люблю Аэлу — мне рассказывали, что он хороший повелитель и очень смелый. И все равно, раз я отдана ему, я должна буду его любить, когда стану его женой. Ты же язычник и, наверное, сын раба. Как я могу полюбить тебя?
— Ты можешь прямо сказать: да или нет?
— Не могу. Лучше будем целоваться.
Так Моргана разговаривала со мной, безвестным воином, много лет бывшим рабом.
Если бы не ревущий шторм и трепещущий парус, я бы решил, что сплю. Я не мог видеть ее лица, но угадывал движение губ и чувствовал теплое дыхание. Слова ее звучали странно, околдовывая сильнее заклинания вёльвы.