Викинг
Шрифт:
Хотя я помнил ее с самого рождения, я никогда не думал о ней как о колдунье. Но она умела многое, что я не мог ни понять, ни соразмерить, например, успокоить и укрепить мое сердце, когда мне было плохо и я чувствовал, что слабею. Во владениях Рагнара она была единственным человеком, которого я любил и которая, надеюсь, любила меня.
— Нет, господин, она не помогала мне, — ответил я.
— А ты пошли за ней, Рагнар, и вели ей говорить за себя самой, — предложил Эгберт.
Рагнар кивнул треллю, и тот выскочил из залы. Я обрадовался этому вызову, ведь Китти была слишком изобретательна, чтобы попасть в ловушку, и к тому же единственным человеком, способным мне помочь.
— Раб, поднявший руку или оружие на свободного, заслуживает поездки на Коне Одина, — провозгласил Рагнар.
Это значило, что раба должны вздергивать на виселице вверх-вниз, пока он не умрет.
— Раб, посягнувший на жизнь господина или членов его семьи, должен умереть под пыткой, — продолжил Рагнар. — Мне пришло в голову, что наказание должно соответствовать преступлению. Так завещали нам наши предки. Ты поразил моего сына белым соколом. Так умри же от Красного Орла.
Смерть от Красного Орла доставалась убийцам знатных датских ярлов и хёвдингов. Убийце острым ножом быстро отрезают ребра от позвоночника и выгибают наружу, в виде летящего орла. Таким образом, мститель добирается до легких жертвы. Лишь однажды я видел такую казнь — Хастингс Жестокий расправлялся с человеком, убившим его друга. Я был тогда мальчишкой. Я убежал, и меня тошнило, под громкий хохот викингов. Мне казалось, что они бледнеют под своим загаром, и смех их уже слышен повсюду.
— А ты сильно его ненавидишь, — воскликнул Эгберт, — клянусь Христом, умершим за меня!
Я не сводил взгляда с Рагнара и увидел, что и он посматривает на меня. Разум мой был холоден. Под рукой я почувствовал слабое биение сердца Стрелы Одина.
— Клянусь дубом Одина, Эгберт! Ты считаешь, что я трачу свою ненависть на раба? — произнес Рагнар.
— Тогда почему ты хочешь убить его именно этим способом?
— Посмотри на лицо моего сына и поймешь.
— Оно милее, чем лицо девушки, — закричал Эрик и хлопнул себя по ноге.
Когда стих хохот сорока мужчин, Ивар Бескостный, старший сын Рагнара, произнес:
— Теперь и впредь будем называть его Хастингс Девичье Личико.
И ярлы весело заревели и дружно затопали ногами.
— Рагнар Лодброк, ты советовался с ведуньей? — спросил седовласый викинг.
— Я говорил с Меерой, которая, как вы знаете, мудрее многих колдуний. Она сказала, что смерть от Красного Орла научит всех рабов уважать законы, и что такая смерть милосерднее и быстрее, чем смерть под кнутом.
— А что скажет Хастингс Девичье Личико, если только его щеки удержат воздух, чтобы говорить?
— Что ж, я смогу обнажить меч, чтобы вырвать его лживое сердце и бросить воронам, — ответил Хастингс и тихо и злобно улыбнулся.
— Великий господин, я могу ответить на вопрос, заданный ярлом Эгбертом, если ты позволишь мне говорить, — раздался голос, который здесь еще никто никогда не слышал.
Китти вошла незамеченной, но теперь все взоры были прикованы к ней, к ее желтому лицу.
Маленькая угловатая женщина, одетая в оленьи шкуры, стояла перед собранием. Ее черные волосы были собраны в тугой хвост. Она никогда не говорила, сколько ей лет. Она считала, что это может причинить ей зло; и никто не мог быть уверенным, что не ошибся лет на десять. По мне, так на все двадцать.
Но даже Рагнар не смел возвысить голос на эту женщину, жрицу Одина, ведьму, чье светлое слово могло открыть судьбу конунга. Рабыня-лапландка принадлежала Меере, она никогда не получала достойного места на обряде Середины Лета, но ярлы и воины слушали ее, боясь проронить хоть слово.
— Я не знаю, о чем ты говоришь, Китти, — ответил Рагнар, — но ты можешь продолжать.
— Ярл из Англии спрашивал тебя, почему ты назначил своему рабу Оге Смерть Красного Орла: я скажу тебе, почему. Хотя ты не знаешь, как родился Оге, ты веришь, что он сын великого ярла. И потому ты выбрал для него эту смерть, какую высокородные даруют высокородным убийцам своих отцов и сыновей.
— Китти, ты всего лишь старая желтолицая пастушка северных оленей. Был ли его отец ярлом или троллем, держу пари на свои золотые браслеты, что он родился в хлеву.
Рагнар зашагал по залу тяжелой походкой. Теперь мне показалось, что голос у него гремел. Я знал уже, что я на волосок от Смерти Красного Орла.
— Несмотря на это, Рагнар, ты думал потешить Эдит на небе великой кровавой жертвой за раны ее сына, — продолжала Китти. — Это, должно быть, потому, что ты боишься ее молитв христианскому богу.
На этот раз тишина воцарилась надолго. Некоторые ярлы смотрели в пол, некоторые разглядывали ноги.
— Почему же я боюсь христианского бога? — покраснев, вопросил Рагнар. — Потому что он выйдет против меня в бою? Я, Рагнар, сын Ринга, происхожу от бога Битв.
— Нет ни бога, ни человека, которого ты бы испугался в бою, Рагнар, вождь викингов. Но, в глубине души, норманны боятся христианского бога сильнее, чем Хель, богиню мертвых.
Рагнар сел, вытянул ноги, как всегда, когда думал, и забыл о нас. Ярлы наблюдали за ним, ошеломленные и сбитые с толку. Они были похожи на мальчишек, пытающихся понять руны и высунувших от усердия языки.
— На это я скажу тебе вот что, — великий вождь нарушил молчание, — Бог христиан — самый великий Бог из всех, каких я знаю, и нет стыда в том, что мы боимся Его, если мы искренне верим в своих богов и нашу судьбу.
Он остановился и замолчал, и тогда заговорил его сын Ивар Бескостный, возвысив голос.
— Какова же эта судьба, отец мой Рагнар?
— Такова, что мы опустошаем христианские земли во всех концах мира, берем звонкое золото и блестящее, как зимняя Луна, серебро, и привозим драгоценные, сверкающие на солнце, камни.
Присутствующие взревели во все горло. Не орали лишь трое. Одним из трех был Эгберт, другим — Хастингс Девичье Личико, который редко кричал или повышал голос, и третьим был я. Я бы тоже закричал, если бы не думал о том, что обречен умереть.