Викинг
Шрифт:
— Видишь ли, я, Марри, принял новую философию. Есть камни и получше философского, и наш предводитель, похоже, один из них. Я покажу путь.
Зимние туманы, дожди и сильные ветры затрудняли наше путешествие. Мы миновали Брест и плыли все дальше и дальше. Наконец мы добрались до скалистого побережья, которое казалось необитаемым. Но когда мы на пару миль углубились в страну, мы поняли, отчего оно представлялось таким.
Там не было домов, в которых жили бы люди. Странные сооружения из огромных серых камней вполне могли бы служить обиталищем мертвецов. Они тянулись бесконечными рядами — два камня вертикально, а третий образует крышу. Некоторые, выше роста человека, были вытесаны в форме неприличного символа. Кулик сказал, что это символ бога венедов, которому поклоняются, чтобы женщины и овцы были плодовиты.
Где были люди, воздвигнувшие тысячи этих камней? Некоторые из них сидели под камнями, подтянув колени к подбородку. Казалось, им очень удобно, если не считать того, что от них остались одни кости. Марри также сказал, что некоторые холмы из видневшихся повсюду, на самом деле курганы, и сделаны руками людей, и в них захоронены герои.
Китти неторопливо взошла на один из холмов, чтобы осмотреться.
— Я вижу небольшое стадо овец к северу, и рядом с ними пастух. Между нами тянутся ряды этих камней.
Мы осторожно двинулись вперед, внимательно глядя по сторонам. Камни тянулись длинными рядами поперек нашего пути мили на четыре. Там, где они кончались, я заметил десятки зеленых квадратиков, которые принял за торфяные крыши деревни. Нигде не было ни признака жизни, даже слабого дымка.
Кулик рассказывал, что венеды были коренастыми, плотными людьми, сильными, но несколько медлительными. Я не сомневался, что они не смогут потягаться со мной в беге. Поэтому, когда мы добрались до того, что я принял за деревню, я взял с собой только Китти, которая бегала не хуже меня. Мы бодро прошли половину расстояния, но вдруг шаги Китти замедлились, и в тот же момент напрягся и я.
— Что ты видишь? — спросил я.
— Мертвую деревню.
— Я чувствую запах дыма.
— Может, есть один костер, но все вокруг мертво. Где цыплята, собаки, коровы? Где играющие дети, женщины, старики у дверей?
Если венеды и жили здесь, они давно ушли. Остался только один очаг, может, два. Вот почему я видела лишь несколько овец.
Мы шли дальше, и вскоре оказались среди высоких столбов, посвященных Геркулесу. За одним из них мелькнула тень, и на мгновение я испугался засады. Но это оказался волк, бродящий вокруг пастуха и его стада. Он был смелее северных волков: подпустив нас всего на двадцать шагов, он прыгнул вперед, еще не зная, что его ждет. Это был матерый зверь, почти мне по пояс, но лучше бы он убежал — мой Железный Орел уже летел ему навстречу. Он плавно взлетел чуть вверх, на мгновение замер, словно выбирая место для удара, и неудержимо ринулся вниз. Железный клюв яростно вонзился в плечо хищника. Ночной убийца попытался бежать, но закашлялся, упал и застыл неподвижно.
Китти, напротив, не могла стоять спокойно. Она радовалась и хлопала в ладоши.
— Нечего веселиться, — буркнул я, — он почти не боялся людей. Значит, он их не встречал. Венеды ушли и унесли с собой свои секреты.
Я не стал ругать Китти, потому что знал, что лапландцы боятся и ненавидят волков.
— Пастух, наверное, обрадуется еще больше, — заметила Китти.
Поблизости мы обнаружили золу от костра. Вокруг валялись несколько бараньих костей и рыбья чешуя. Но, судя по всему, человек, разжигавший костер, был один. По следам мы пришли в маленькую хижину, которая тоже оказалась пустой. Некоторые соседние хижины явно служили хлевами, но дожди давно залили очаги, и крыши поросли травой.
Китти сощурила глаза. Я знал, что она думает о том же, о чем и я — об одиноком пастухе, возможно, последнем венеде или же бродяге из какого-то другого племени, поселившемся здесь, на заброшенных землях. Куда ни кинь взгляд, всюду высились памятники смерти, и единственная встреченная нами живая тварь тоже была символом смерти — ночным убийцей.
Китти указала куда-то рукой. Я повернулся и увидел человека, если только это не был призрак, который вел пару десятков овец через пустынную равнину. Судя по виду, он был немолод и, должно быть, нас не видел; и я удивился, как он вместе со своим стадом мог жить в одиночестве среди волков.
Правда, одного из них уже можно было не бояться. Я разжал его стиснутые челюсти и залюбовался мощными клыками. Это был замечательный волк с великолепным мехом. Я зацепил его своим железным крюком за челюсть и взвалил на спину.
Когда мы приблизились, овцы сбились в кучу, блея от страха. Они не знали, что чуют не живого, а мертвого волка. Пастух бросил палку и выхватил длинный черный нож. Я окликнул его, но овцы быстрее оправились от страха, чем он. Так он и стоял в напряженной позе, пока я не протянул ему убитого волка. Пастух сразу побежал к нам, что-то взволнованно бормоча. Привычка к осторожности на незнакомой земле, привитая мне Китти, заставила бросить тушу на землю, чтобы освободить руки. 'И все же я не успел предотвратить его глупый поступок: он молниеносно полоснул лежавшую тушу своим ножом. Нож оказался гораздо острее, чем я предполагал, а в руках пастуха было куда больше силы, чем можно было судить по его хилому телосложению: он чуть не рассек туловище пополам.
Ему тут же стало стыдно за свою выходку, и, сложив ладони, он растянул губы, изображая улыбку.
— Христиане? — спросил он тонким голосом.
— Норманны, — ответил я.
Я думал, он испугается, но пастух продолжал улыбаться. Я решил, что он не знает такого названия.
Я разглядывал пастуха, который, вероятно, был хорош собой в молодости: в седых волосах еще проглядывали каштановые пряди; борода и усы либо выпали, либо были недавно срезаны; поверх длинной шерстяной рубахи, стянутой у пояса, был надет драный балахон, на котором оставались следы изображения луны и звезд; худые ноги были обнажены до колен. Этот убогий вид совершенно не соответствовал великолепному ножу. Его совершенная форма наводила на мысль, что он мог быть сделан венедами.
Я знаками попробовал спросить о деревне.
Пастух развел руками, показывая, что люди разбрелись кто куда. Однако дома казались опустевшими много месяцев назад, а нож пастуха выглядел совсем новым. Возможно, старик сам сделал его, и тогда он должен знать многие секреты железа.
Я махнул рукой Алану, появившемуся на вершине одного из холмов, и вскоре он появился в низине, а следом Куола с Марри.
Пастух обрадовался, увидев их. Я облегченно вздохнул, поскольку опасался, что ему не понравится такое нарушение его одиночества.
Я попросил Алана узнать у Марри, не помнит ли он пастуха среди венедов. Я уже начал злиться от нетерпения, когда наконец последовал длинный ответ. Алан повторил его сочным голосом, которым пел песни.
— Я не уверен. Он смутно мне кого-то напоминает. Возможно, он был одним из вождей, подаривших мне жизнь. Но прошло уже более тридцати трех лет с того дня, как я покинул венедов, и память может изменить мне.
Я, признаться, надеялся на более обнадеживающий ответ, но, разочаровавшись, не стал особенно переживать, однако то, что последовало за этим, я никогда не забуду.