Викинги. Скальд
Шрифт:
Нет, слушать бесконечную похвалу самим себе, что выкрикивают пьяные языки, было еще хуже. Есть, пить, стучать чарами, делать вид, что ничего не случилось. Деревенеть скулами, чувствуя как разом замерзает на губах улыбка, когда где-то в темной глубине огромного дома владетелей Ранг-фиорда мелькнет между дощатых перегородок легкая фигурка Сангриль.
За что, боги, подобное наказание?! Хуже, чем наказание, – казнь! Уж лучше здесь, на берегу, где сумрачно и одиноко. Теперь Сьевнар все время вспоминал, как хорошо было весной, когда дружина только уходила в викинг. Больше, чем хорошо, сказать – хорошо, значит, ничего не сказать! Сангриль ему улыбалась, и солнце смеялось в высоком небе, и море веселилось играющими блестками, вспениваясь легкой, светлой волной. А он, Сьевнар Складный, казался сам себе счастливейшим человеком в Мидгарде. Настолько счастливым, что самому становилось страшно, – как бы боги не позавидовали его радости, не отняли ее, любимую и единственную.
А может, и позавидовали, кто знает.
Девушка сама должна позаботиться о себе… Позаботиться! Именно! Если не о себе, то хотя бы о своих будущих детях! – так она говорила.
Конечно же! Она позаботилась! Хорошо позаботилась! Теперь крепких рабов и красивых рабынь будет у нее столько, сколько пожелает, а золота и серебра хватит и детям, и внукам. Только это будут не их дети, не его.
Пока Сьевнар ходил с дружиной в набег, мечом добывая славу и золото для их будущего хозяйства, она, Сангриль, любимая и единственная, стала женой младшего владетеля Ранг-фиорда Альва Ловкого.
По прошествии времени Сьевнару представлялось – он словно не жил в те тягостные дни и ночи после возвращения. Как будто не с ним это было. И вспомнить ничего, только какая-то бесконечная, тягучая пустота, бескрайнее, как море, отчаяние, тошнотворное ощущение законченной, напрасно прожитой жизни.
Ничего не видел вокруг себя! И глаза не смотрели, и руки не поднимались, и язык слишком быстро уставал от слов, словно ворочал их, как тяжелые камни. Конечно, он что-то ел, спал, ходил, с кем-то говорил, сидел за общим столом с остальными ратниками. Пил много крепкого пива – это он точно помнил. Старался не отставать от самого Гулли Медвежьей Лапы и других знаменитых выпивох дружины. Эти, постукивая чарами по столешнице, как путник постукивает посохом по дороге, способны, кажется, пересидеть за столом самих горных троллей, не знающих, что такое умеренность.
«Пей, воин, пей! – добродушно советовал Медвежья Лапа, похлопывая его по плечам рукой-кувалдой. – Когда на сердце тоска – надо пить. Сладкое вино взбадривает ум и чувства, а крепкое пиво размачивает любое горе, как вода – окаменевшие сухари».
По-своему Гулли сочувствовал ему. Многие сочувствовали. Бывалые, знаменитые воины, потерявшие счет победам, давно забыли, что такое любовная тоска, но еще помнили, что она случается у людей.
Раньше Сьевнар никогда столько не пил. Просыпался потом где попало, с сухим пергаментным горлом и больной головой, словно бы расколотой ударом палицы. Выныривал из глухого, беспросветного забытья, как из глубины выныривают на поверхность. И вместе с сознанием сразу возвращалась боль в сердце, и горечь обиды, и едкий, желчный привкус беды.
Нет, пиво не смягчало сердечной боли, терпкое вино не разгоняло тоску, разве что делало ее мягче и слезливей. Не прав Гулли, не от всего помогает вино и пиво.
Впрочем, все вокруг ели и пили так же неумеренно. Только и делали, что пили и ели, казалось Сьевнару. Ратники, вернувшиеся из удачного викинга, с лихвой вознаграждали себя за долгие месяцы походных лишений. Известно, дети фиордов в своих скитаниях могут довольствоваться гнилым сухарем и глотком воды на день, но когда дорвутся до обильного стола, врастают в него как валуны в землю – не сковырнешь, пока сами не упадут.
На фоне такого хмельного обилия на него вряд ли обращают внимание, решил Сьевнар.
Скорее всего, это было не совсем так. Наверняка многие переглядывались понимающе, кивали друг другу за его спиной. Только он этого не видел. Все окружающее скользило мимо его сознания, как корабль, проходящий в густом тумане, остается незамеченным, хотя, может быть, идет совсем близко.
«Пей, воин, пей! Когда на сердце тоска – надо пить…»
Постепенно и пить стало невмоготу. Постоянная тупая сонливость и дрожь в руках – вот и весь результат. А сердце как ныло, так и продолжает ныть.
Именно тогда он начал подолгу просиживать на берегу, уходя подальше от обжитой полосы фиорда и чужих глаз…
Наверное, те, кто наблюдал с обычным любопытством к чужому горю, ждали от Сьевнара Складного совсем другого. Предвкушали, как он кинется на Ловкого, как вызовет его на бой на равном оружии. Или, к примеру, плюнет под ноги конунгу Рорику, уйдет в дружину к другому ярлу. Это было бы правильно. Оскорбление, которое нанес воину младший владетель, женившись на его невесте, пока тот ходил дорогами Одина, Бога Войны, стоит честного поединка и свежей крови, это подтвердили бы все старики-ветераны, хранители обычаев побережья.
Ждали.
Сам Альв, обидчик, насмешливо косился на него, хотя, вроде бы, нарочито не замечал. Но Сьевнар не мог. И не потому, что не хотел, просто почему-то сил не осталось. Их ни на что не осталось – ни на жизнь, ни на смерть! – чувствовал он. Ушла куда-то вся сила-жива, убежала как молоко, вытекшее из треснувшего горшка. «Горе съело всю его силу, не иначе», – думал Сьевнар-Любеня, неожиданно для себя самого переходя на язык родичей-поличей. Тяжело думал, по-стариковски.
Да, он сам чувствовал, как за считаные дни состарился на многие годы. Возвращался – был молодым, полным задора и щенячьей радости, с удовольствием прикидывал в уме, какая доля добычи ему достанется. Рассчитывал, как повыгодней потратить золото вместе с Сангриль, представлял себе их будущий дом, хозяйство, прикидывал, чем нужно обзавестись сначала, а что может подождать. Даже мысленно разговаривал с ней, убеждал, доказывал и почти вживую слышал в ответ ее звонкий, радостный голосок.
А вернулся – и сразу стал старше старцев, которым уже надоело таскать по берегу свои иссохшие кости…
Как водится, обитатели фиорда издали заметили возвращение драконов морских дорог. Едва высокие носы и мачты показались из-за горизонта, на берег набежали встречающие.
Когда корабли начали один за другим втыкаться килями в береговой песок, толпа хлынула к ним, радостно гомоня. Сами ратники, бросая весла, прыгали прямо в воду и шли навстречу, приветственно стуча о щиты мечами и топорами.
Это потом начнутся долгие застольные рассказы про свою и чужую доблесть, про погибших друзей и богатую добычу, взятую с кровью. Куда ходили, какие видели земли, с какими народами сражались, кто какие подвиги совершил, – все это неоднократно будет вспоминаться долгими зимними вечерами. Пока же – родители видели возвращающихся детей, жены – мужей, а те, кто не находил взглядом мужа или отца, метались по берегу, как растревоженные чайки.
Проталкиваясь через встречающих, Сьевнар крутил головой, ожидая вот-вот увидеть голубые глаза, веселую улыбку и задорно вздернутый носик с россыпью чуть заметных веснушек.