Викинги. Заклятие волхвов
Шрифт:
Странное было состояние – смешение обиды и нежности, злости и любви, мстительности и желания. Словно эти противоположности только распаляют одна другую, как соединение огня и воды производят обжигающий пар. «Милая…» – шептало сердце, и губы тут же говорили: «Дрянь, зараза, глупая, похотливая утка…» А в сердце снова отдавалось: «Милая… Любовь моя… Сангриль…»
Если бы она только позвала, хоть как-то подала весточку… Все бросил бы, по воде побежал бы, без ладьи поплыл бы по морю… Или – хочет и не может подать?
Дурацкая надежда, почти не реальная, сам понимал. Помнил ее холодные, презирающие глаза, часто вспоминал колючие, ранящие слова. Но ведь надежда никогда не прислушивается к доводам разума, она, надежда, всегда жива вопреки всему. И порой оказывается правее правых, ему ли, бывшему рабу, не знать этого, невесело усмехался он…
Косильщик замечал его внутренние метания. Часто хмурился и крутил головой. Сьевнар чувствовал, старший брат давно хочет ему что-то сказать, только медлит. По одному этому можно понять, о чем он хочет поговорить. Нерешительность не в его характере, Гуннар и в жизни был так же быстр и напорист, как в бою на мечах. Но – молчит, деликатничает. Не хочет бередить незажившие раны друга, за что ему отдельная благодарность.
В сущности, что тут можно сказать? Очередное нравоучение на тему, что все пройдет? Кто б сомневался, пройдет, конечно, все пройдет. Только когда и кого это утешало? Проходит любовь, кончается молодость, высыхает до старческой дряблости былая сила – только вряд ли это можно назвать утешительными соображениями, невесело усмехался Сьевнар.
Разговор у них все-таки состоялся. Правда, вышло совсем не так, старший брат не стал пичкать его расхожими поучениями. Удержался от соблазна избитых истин, что всегда липнут к языку, как осы к плошке с медом. Однажды, сидя на прибрежных камнях, отдыхая после очередных упражнений, Гуннар Косильщик вдруг взялся рассказывать ему о своей далекой, потерянной возлюбленной.
Наверное, все истории любви похожи одна на другую, слушая, думал Сьевнар. Есть в этом какая-то усмешка богов – самое сокровенное, единственное и неповторимое в твоей жизни понятно и знакомо другим так же близко, как собственные ладони. Если вместо имени неизвестной Дарны подставить Сангриль, он бы мог продолжить эту историю вместо Гуннара…
– А знаешь, что удивило меня больше всего, когда я встретился с ней, чужой женой, вернувшись из далеких земель? – вдруг спросил Гуннар.
– Что?
Рассказ старшего брата все равно растревожил до сердцебиения, до прихлынувшей к голове крови.
– Меня удивило даже не то, что она изменила всем нашим клятвам, что стала женой другого, меня по-настоящему удивило, как искренне она все забыла. Дарна, моя любимая, смотрела на меня так, словно с трудом могла вспомнить имя. Клянусь девами-валькириями Асгарда, боги наделили женщин удивительной способностью забывать, которую мы, мужчины, просто не можем понять. Она, женщина, всегда искренна в своем предательстве, она даже не думает о том, что предает, просто забывает прошлое и живет настоящим. Я могу рассудить только так…
– Как же быть?
Сьевнар тут же сообразил, что выдал себя этим вопросом, дал понять старшему брату, что думает, не о далекой Дарне, о другой думает… Впрочем, выдал не выдал – какая разница? Как будто без того непонятно, о чем речь. Вся его скрытность видна, как плевок на лысине…
– А никак. Бывают ситуации, когда ничего нельзя сделать, как нельзя расколотить лбом гранитный валун. И это нужно понять… Дарна забыла, выкинула меня из своей жизни, и я в ответ мог сделать только то же самое, – продолжил Гуннар, словно бы не заметив его оговорки. – Уйти от нее как можно дальше, оставить за спиной и земли, и реки, и моря. И постараться забыть, пусть это и нелегко…
– Тебе удалось?
– Да. Наверное. Мужество мужчины не только в том, чтобы сражаться наперекор всему; пожалуй, больше мужества нужно, чтобы принять неизбежное, – Гуннар все-таки не удержался от поучения.
Сьевнар промолчал, отводя взгляд. Зябко передернул плечами. Старший брат спокойно смотрел на него.
– Я понимаю, сейчас ты мечтаешь, как снова окажешься рядом с любимой, как все изменится, как твоя любовь снова воспламенит ее, – добавил Косильщик. – Но я скажу тебе прямо – не стоит обольщаться пустыми надеждами. Забудь ее, скальд, это лучшее, что ты можешь сделать.
Забыть? Легко сказать… Скорее всего, Гуннар прав, даже наверняка – прав, но, видят боги, это очень горькая правда!
– Прошла моя вторая зима в Миствельде, но я до сих пор никуда не отлучался с острова, – сказал Сьевнар, чтобы сменить тему. – Воины ходили в набег на запад, я – остался, Хаки посылает молодых воинов вести кнары с припасами, я – опять остаюсь… Не твоя ли в этом заслуга, старший брат?
– Да, это я просил Хаки Сурового не отпускать тебя с острова, пока ты не научишься как следует владеть мечом. У меня только один ученик, и мне не хотелось бы видеть свои труды на погребальном костре, – усмехнулся Гуннар.
– Раньше – да. А теперь? Теперь можно?
– Клянусь доблестью Тюра Однорукого, Мидгард слишком тесен, чтобы в нем не встретились два человека, ненавидящие друг друга, как раб ненавидит деревянную колодку на шее.
– Это значит «да» или «нет»? – не отставал Сьевнар.
– А ты как думаешь?
– Думаю, я готов встретиться с Неистовым конунгом…
– Значит – «да»! – подтвердил Косильщик, насмешливо щуря глаза цвета родниковой воды…
3
– Сьевнар, погоди, чего скажу! – окликнул, догоняя, Риг Длиннорукий.
Скальд обернулся, остановился, дожидаясь его. Он шел к ноктаунам, корабельным сараям, помочь братьям смолить днища кораблей. Резкий дым от разогретой смолы и жира был ощутим издалека.
– Погоди, чего сказать хотел… Ярл Хаки велел передать… А чего он велел передать, не знаешь?
– Это ты мне скажи.
– Я? Скажу, да…
Сьевнар улыбнулся, слушая. И почему именно Длиннорукого на острове всегда посылают что-нибудь передать. Хотя все знают – половину забудет, а оставшуюся – переврет. Зато получается, Риг всегда при деле. Все время кого-то разыскивает, нарезая круги по всему ост рову.