Викинги
Шрифт:
Шторман подошел к Харальдсену ближе и заметил: чем ближе он подходил, тем сильнее ученый нажимал на карандаш.
— Я понимаю ваше смятение и даже гнев, — спокойно сказал офицер. — Но идет война, и некоторые решения объяснять не приходится. Здесь ваша безопасность гарантирована, и мы можем продолжить работу.
— Я не буду с вами работать, — отрезал Харальдсен. — Если вы хотите меня допрашивать — сделайте милость. Как тюремщик, вы будете на своем месте. А я посмотрю, до какой степени я смогу выдержать и не проговориться. Кстати, вы дочитали мою рукопись?
— Нет, меня прервали…
— Так
Он встал и, наконец, встретился с посетителем взглядом. Его лицо было напряжено, на лбу пролегли три большие складки, выражавшие крайнее возбуждение. Прежде он пытался сохранять спокойствие, теперь же был готов на открытый бунт. Он даже готов был впервые в жизни ударить человека, вот только весовые категории с противником у них были слишком разные.
— Отдайте мне рукопись! — продолжал профессор. — Она вам никоим образом не принадлежит. Это результат моей работы. Впрочем, многие подробности, которые я туда вставил, полностью вымышлены. Как я уже вам говорил, я написал сагу по образцу наших древних писателей. Опять все то же тщеславие ученого, который желает нравиться самой широкой публике.
— Лучше расскажите мне о Роллоне, — сказал Штор-ман. — И где окончание вашей книги?
Харальдсен несколько секунд смотрел на него; гнев в его глазах уступил место изумлению. Потом он расхохотался:
— Ха-ха-ха! Я решительно на каждом шагу совершаю открытия. Мне описывали традиционные немецкие допросы как сеансы жесточайшего насилия. А я гляжу на вас в вашей красивой черной, как сама смерть, форме, и мне кажется, что передо мной учительница, которая задает ученику вопросы на экзамене.
— Перестаньте смеяться! — приказал профессору Штор-ман, задетый за живое этой репликой. — Я вполне могу прибегнуть и к другим методам — тогда у вас пропадет охота издеваться над формой СС. Я оставляю вам еще один шанс: расскажите мне о Роллоне и его Божьем Молоте, который у вас упоминается несколько раз. Какова сила этого Молота? И где он находится?
Норвежец не ответил. Он сел на стул, взял карандаш и снова начал писать. При этом он опять повернулся спиной к собеседнику. Шторман был оскорблен. Он подошел к двери и постучал, вызывая часового. Когда тот пришел, офицер обернулся к фигуре за столом и сказал свое последнее слово:
— Не забывайте: эта форма, которая вам кажется такой забавной, — знак моей власти. Хотите вы или нет, вы должны будете мне ответить. И я без зазрения чего бы то ни было прибегну к более жестким мерам.
Дверь затворилась с резким хлопком. Харальдсен выронил карандаш. Он обхватил голову руками и вздохнул. В какое же осиное гнездо он вляпался! Главное — как промолчать, как не выдать того, что он не должен говорить и не успел написать?
Глава 15
Она налила третью рюмку и поставила бутыль на буфет среди банок с компотами и маринованными овощами, потом опять села за стол посредине комнаты, рядом с гостями. Взяла рюмку и подняла, как для тоста:
— Ну-ка, ну-ка, пробуйте-ка эту прелесть: это мой чудный тридцатилетний кальвадос. Он даже в Бретани на рынках известен, — весело сказала Леония. — Боши хоть всю землю до Верхней Вольты и кайенской каторги завоюют — лучше нигде ничего не найдут.
— Спасибо, Леония, — ответил Ле Биан. — А я-то боялся, что обеспокою вас… Очень рад вас опять увидеть. Подумать только, последний раз я здесь был маленьким мальчишкой — плаксой…
Старушка выпила и как будто на минутку призадумалась. Потом ее лицо осветилось улыбкой такой же ясной, как и в прежние годы.
— А я тебя, кажется, припоминаю. Я людей по голосам узнаю. Да и всегда-то я больше на уши полагалась, чем на глаза Как подумаешь, с тех пор, как я ослепла, ничего особенно и не переменилось… Да и вот еще что надо сказать: мои клиенты, когда получат, что хотели, не часто приходят меня навестить. Соседи-то всегда на них будут коситься, что ОІШ ходят к ведьме…
От этого укора у Ле Биана стало тяжело на душе, тем более, что и Жанна расплылась в улыбке. Ловко Леония умыла этого городского субчика!
— Вы правы, Леония, — робко ответил Пьер. — Мы очень виноваты, тем более, что я ведь выздоровел…
— Да я не сержусь на тебя, — весело ответила старушка. — Вот уже много поколений женщины в нашей семье передают друг другу диковинные секреты и старые рецепты. За те времена, что прошли с тех пор, мы вылечили, должно быть, половину жителей Руана и его окрестностей. Иные зовут нас ведьмами, другие — целительницами, знахарками, лесными бабками; кое-кто нас даже считает посланницами дьявола… А что ж тут дьявольского — просто надо слышать, что говорит природа, а не затыкать уши. Жаль, что Бог не послал мне дочки, чтоб я ей передала все, что знаю. Вот потому я, должно быть, к старости и стала болтлива.
Внимательно слушая слова Леонии, Ле Биан вместе с тем невольно рассматривал во всех подробностях удивительное убранство большой комнаты в ее доме. Собственно, она только называлась большой — ведь и весь домик был крохотный. С потолка свешивались сухие древесные ветки вперемежку с косульими ножками, фазаньими перьями и мышиными черепами. В одном из углов у Леонии стоял садовый инструмент и пара деревянных башмаков, прошедших, должно быть, еще прошлую войну. Лохань на столе служила мойкой для посуды; тут же стояли и миски, в которых хозяйка кухарничала. И еще один предмет привлек его внимание, весьма удивив. Изумление отразилось у него и на лице, так что Жанна сочла нужным вставить свое слово.
— К Леонии, бывает, заходят прохожие переночевать, — сказала она торопливо. — Она не богатая, зато душа у нее открытая. Мы тут в деревне все такие.
— Что такое, Жанна? — удивилась хозяйка. — Ты это зачем сказала?
— Твой гость увидел бритву и помазок, вот я и объяснила, зачем они здесь.
Леония ответила не сразу; и Пьер, и Жанна смутились. Потом она заговорила, но очень тихо, как будто для того, чтобы ее выслушали внимательно:
— Я научилась по голосу много понимать, а главное — честный человек или нет. Ты знаешь, Жанна, если господин Ле Биан из города, так он еще не обязательно поэтому плохой человек. А я и у нас в деревне таких сволочей знавала! И потом, я не думаю, что он совсем глупый.