Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 3 (худ. Клименко)
Шрифт:
— Хорошо, ваше величество. Я поеду один?
— Вы возьмете с собой столько войск, сколько понадобится, чтобы не потерпеть неудачи, если крепость окажет сопротивление.
Шепот льстивого недоверия к возможности подобного факта раздался между придворными.
— Такие вещи случались, — подтвердил д’Артаньян.
— Я видел их собственными глазами в дни моего детства и не желаю видеть их снова. Вы меня поняли? Идите, сударь, и возвращайтесь не иначе, как с крепостными ключами.
Кольбер подошел к д’Артаньяну.
— Вот поручение, — сказал он, — за которое, если вы его выполните
— Почему вы говорите: если вы его выполните как следует?
— Потому что это поручение весьма трудное. К тому же на Бель-Иле ваши друзья, а таким людям, как вы, господин д’Артаньян, не так-то просто перешагнуть через трупы друзей ради того, чтобы добиться успеха.
Д’Артаньян опустил голову; Кольбер возвратился в кабинет короля.
Спустя четверть часа капитан получил приказ, предписывающий в случае сопротивления взорвать до основания крепость Бель-Иль. Этим приказом ему также вручалось право казнить или миловать местных жителей и беглецов, укрывшихся в крепости; особо предписывалось не выпускать из нее ни души.
«Кольбер был прав, — подумал д’Артаньян. — Мой маршальский жезл стоил бы жизни моим друзьям. Только здесь забывают, что они не глупее птиц и не станут дожидаться руки птицелова, чтобы расправить крылья и улететь. И эту руку я им так хорошо покажу, что у них будет достаточно времени, чтобы увидеть ее. Бедный Портос! Бедный Арамис! Нет, моя слава не будет стоить вам ни одного перышка».
Приняв это решение, д’Артаньян собрал войска короля, погрузил их в Пембефе и, не потеряв ни минуты, снялся с якоря и поплыл на всех парусах.
XXIII. Бель-Иль-ан-Мер
На краю мола, на который яростно наседал вечерний прибой, прогуливались, взявшись за руки, два человека. Они оживленно беседовали, и ни одна душа не могла расслышать их слов, уносимых одно за другим порывами ветра вместе с белою пеной, вздымаемой гребнями волн.
Солнце только что опустилось в бескрайнюю хлябь океана — в эти минуты оно было похоже на гигантское, пышущее багровым жаром горнило.
Время от времени один из этих людей оборачивался к востоку, как бы вопрошая с мрачным беспокойством пустынное море. Другой, всматриваясь в лицо своего спутника, пытался, казалось, разгадать значение его взглядов. Затем, оба безмолвные, одолеваемые мрачными мыслями, они возобновляли прогулку.
Эти два человека — все, конечно, узнали их — были Портос с Арамисом, преследуемые законом и укрывшиеся на Бель-Иле после крушения всех надежд и великого плана г-на д’Эрбле.
— Что бы вы ни говорили, мой дорогой Арамис, — повторял Портос, с силой вдыхая в себя просоленный воздух и наполняя им свои могучие легкие, — что бы ни говорили вы, а все же исчезновение всех рыбачьих лодок, вышедших отсюда в течение последних двух дней, — вещь не совсем обычная. На море не было бури. Погода стояла спокойная, не заметно было даже небольшого волнения. Но если бы и была буря, не могли же погибнуть все наши лодки. Хоть какая-нибудь из них осталась бы невредимой. Повторяю, это в высшей степени странно. Подобное исчезновение лодок чрезвычайно удивляет меня.
— Вы правы,
— К тому же, — добавил Портос, мысли которого несколько оживились, поскольку ваннский епископ согласился с его замечанием, — тут обращает на себя внимание странная вещь: если бы эти лодки и в самом деле погибли, то на берегу были бы найдены их обломки или какие-нибудь вещи погибших. Между тем ничего такого не обнаружено.
— Да, я так же, как вы, думал об этом.
— Обратили ли вы внимание и на то, что два остававшихся на острове парусника, которые отправлены мною на поиски остальных…
Арамис внезапно прервал своего собеседника: он вскрикнул, сопровождая свое восклицание таким резким движением, что Портос остановился как вкопанный.
— Что вы сказали, Портос? Что? Вы послали два этих парусника?..
— Искать остальных, ну да, — простодушно повторил Портос.
— Несчастный! Что вы наделали! Теперь мы погибли! — воскликнул епископ.
— Погибли?.. Что?.. Почему погибли? Ответьте же, Арамис?
Арамис закусил губу.
— Ничего, ничего. Простите, я хотел сказать…
— Что?
— Что если бы нам пришло в голову совершить прогулку по морю, то теперь мы уже не смогли бы осуществить это желание.
— Так вот что вас мучит! Велика важность, подумаешь! Что касается меня, то я нисколько не жалею об этом. Я жалею не о развлечениях на Бель-Иле, каковы б они ни были, а о Пьерфоне, о Брасье, о Валлоне, о моей дорогой Франции. Здесь не Франция, друг мой, и я сам не знаю, что здесь такое. О, я могу сказать это с полной откровенностью, и вы по дружбе простите мне мою искренность, но я заявляю вам, что на Бель-Иле я чувствую себя очень несчастным, да, да, очень несчастным.
Арамис едва слышно вздохнул.
— Милый друг, — ответил он, — вот потому и печально, что вы отослали эти оставшиеся у нас парусники на поиски лодок, исчезнувших двое суток назад. Если б вы их не отослали, мы бы уехали.
— Уехали! А как же приказ, Арамис?
— Какой приказ?
— Черт возьми! Приказ, о котором вы мне постоянно толкуете и о котором по всякому поводу напоминаете: мы должны охранять Бель-Иль от возможного нападения узурпатора, — вы же сами прекрасно знаете, о каком приказе я говорю.
— Это правда, — прошептал Арамис.
— Итак, вы видите, мы не можем уехать отсюда, и то, что я отправил парусники на поиски лодок, не может, следовательно, нам повредить.
Арамис замолчал, и его блуждающий взгляд, зоркий, как взгляд парящей в воздухе чайки, долго обшаривал море, всматриваясь в пространство и стремясь проникнуть за линию горизонта.
— К тому же, Арамис, — продолжал Портос, упорно возвращавшийся к своей мысли, которую епископ счел правильной, — к тому же вы не даете мне никаких объяснений, где могли запропаститься эти несчастные лодки. А между тем, куда бы я ни пришел, меня со всех сторон осаждают воплями и стенаниями; при виде впавших в отчаяние матерей начинают хныкать и малые дети, точно я могу возвратить им отцов, а их матерям мужей. Каковы же все-таки ваши предположения и что я должен говорить этим несчастным?