Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография
Шрифт:
Выходит не то, что выводим. Выходит не то, что утверждал. Ловля жемчуга легче литературы, но жемчуг больше обесценен.
Очень хотел бы поехать с вами вокруг света, чтобы скучать на океане. Черное море тесно для скуки.
ТХ СЕВЕРОЛЕС ЛНГ/ММФ 229 35 31 0600 ЗАМ РАДИО МОСКВА 319 ЧЕРНЯХОВСКОГО 4 KB 60 ШКЛОВСКИМ=
ПОЗДРАВЛЯЮ ОТ БЕРЕГОВ ЗЕМЛИ САННИКОВА ГОТОВ СОПРОВОЖДАТЬ ИТАЛИЮ РОЛИ ГОРНИЧНОЙ ПОПРОБУЙТЕ СЕРЬЕЗНО ПРОЗОНДИРОВАТЬ ТАКУЮ ВОЗМОЖНОСТЬ ТЧК СКУЧАЮ ТИШИНЕ ВАШЕЙ ДАЧИ ВОРЧАНИЮ СИМЫ РУГАНИ ДОНКИХОТА ОБНИМАЮ ЦЕЛУЮ =ВИКТОР БРОДЯГИН=
Июль 1979
Дорогой Вика.
Трудно нам писать. Не
Был у меня старший брат (от другой матери) Евгений. Большевик еще до войны. Он считался хорошим пианистом и превосходным хирургом. Служил в войну 1914 года в артиллерии врачом. Встретился я с ним мельком, вольноопределяющимся. Когда взяли наши Перемышль, только Евгений догадался снять план города. Пригодился, когда мы Перемышль потеряли. Потом он был в Париже. В Москве… Убили его на Украине зеленые. Он вез поезд (надо было сказать «вел») с ранеными, затем отстреливался. Умер он в Харькове. Другой брат был у меня филолог. Христианин, ортодокс, крестился на церкви. Вечером молился, встав на колени. Его арестовывали много раз… Еще был брат — очень красивый и неудачник. На войне (1914 года и дальше) стал офицером. Его расстреляли в 1921 году. Жена его была взорвана, когда немцы велели очищать поля от мин… Сестра моя умерла от аборта. Две дочки ее умерли в Ленинграде в разное время.
Я жив по ошибке. Умерли мои друзья, с которыми я работал. Умерли писатели, которых я любил…
Мне 85 лет. Вероятно, я успею написать еще одну книгу. Какая она будет?
Писать я начал вообще крупно, а погода была… Стараюсь в теории восстановить имя. Радуюсь, когда случайно…
Друзей у меня, Вика, кроме тебя, нет.
Это не выдумаешь.
Ты видел больше меня и, может быть, еще увидишь пингвинов.
Ты талантлив. Слепо талантлив. Очень любим…
Жизнь идет. Мы заведены на много десятилетий. И проспать их нельзя.
Время изобретательно на несчастья.
Надо жить. Приходится, милый.
Я боюсь, за себя и для себя, не смерти. Она кругом. Боюсь, передам в книге. Я об ней думаю даже сейчас, когда пишу тебе…
Писать старался разборчиво и даже правду.
Боюсь одиночества. Помню, как умер Тынянов. Он считался в литературе во всем виноватым. Мне пришлось самому брить его в гробу. Прошло года три, и его уже называли сладкоконфетными словами.
Новостей у меня мало. У внука родилась девочка. Зовут ее Валентина Никитьевна. Дерево жизни накладывает слой на слой. Еще не видел правнучки. От внука идет пар.
Сима болеет. Болят плечи.
До свидания, дорогой друг Вика.
Вика, дорогой, как трудно.
Виктор Шкловский
(Без даты. — Т. А.)
Дорогие и любимые Серафима Густавовна и Виктор Борисович!
Я расшифровал письмо В. Б. на 5/6! Замечательное письмо! Мне оно особенно было к сроку, т. к. я последнюю неделю перепечатывал кое-что из записей в блокноте, которые иногда делал за высказываниями В. Б. Когда наберется листа полтора, пришлю вам — есть ужасно ехидные и смешные. Вроде: «Пришел Мунблит. В. Б. похвалил книгу его воспоминаний. Мунблит глухой и дико разговорился, возбудившись похвалой В. Б. Наконец часа через два ушел. В. Б. сразу стащил штаны и полез в кровать. Жалобно сказал: «Сима, какой ужас: я его откупорил»». Или: «Рукописи разговаривают с хозяином». «Бедные львы! Сперва их в цирке делают шелковыми. А потом учат огрызаться…»
Вот каким приятным делом я занимался, все время будучи мыслями с вами. А вообще живется глухо, и новая книга все никак не может начать литься, и уже кажется, что она никогда не забулькает.
Очень ударила смерть Володи Высоцкого. Я пытался прорваться в Москву, но Олимпиада все перекрыла. И не только она. Я звонил Товстоногову — ему не разрешили
Получил письмо с того света от вашего любимчика Симонова, который «…во время борьбы с космополитизмом напомнил мой «Гамбургский счет» и на много лет прижал меня на лопатки». Так вот, я в своих «Вчерашних заботах» все старался кусить его и из-за этого потратил много сил в боях с редактурой. Но все-таки, мне кажется, чуть кусил. И вдруг получаю письмо от Василия Ардаматского, которого знать не знаю. И оказывается, Симонов перед смертью читал мои «Заботы», очень их расхваливал и хотел писать мне, но не успел. И Ардаматский, выполняя его волю, передает мне всякие его высокие слова. Довольно странно все это. Симонов сказал Ардаматскому, что мои «Заботы»: «…полезны в самом высоком, если хотите, даже государственном смысле». Во как! А дело в том, что его совесть заела — он не ответил на мое письмо 4-му Съезду, отправленное и ему лично: побоялся…
Что еще из космической важности событий? Зарезали мой сценарий («Через звезды к терниям». — Т. А.)на «Ленфильме». И правильно сделали, так как к сотому варианту он превратился в позорное и мерзкое существо.
Зубы продолжают мучить.
Книга так омерзительно стоит на месте еще и потому, что я пытаюсь как-то выходить на сушу, а человеческой обыкновенной береговой жизни не знаю, как выяснилось, абсолютно. Я ни разу не видел ни одного своего дедушки, никогда не имел семьи, не имел детей и не отвечал за все это, а если за что-нибудь не отвечаешь, то этого никогда не узнаешь, даже если начнешь специально на старости лет изучать специально. Даже такой вопрос, как деньги, для меня труден. У меня их много, но я не умею их тратить, помогать себе ими, жить и другим помогать тоже не умею, ибо и во всем этом нет опыта.
Да, как В. Б. пишет в письме: «Корабль наш идет с вмятиной на боку. Надо находить стройность в мачтах». Какие вы оба могучие, сильные! Я, к сожалению, кажется, неверующий, но прошу Господа благословить Вас.
После пятого августа буду дома в Ленинграде лечить пасть. И буду звонить вам. Я звонил несколько раз, но вы, вероятно, на даче. Какие планы дальше на лето? Где будете? Про себя не знаю ничего. Привет всем хорошим людям.
Ваш Вика Конецкий
05.08.80. Комарово
Дорогой Виктор.
Я не умею печатать на машинке. Могу писать, но забыл алфавит. Вагон тронулся, и платформа с провожающими и деревом уехали в другую сторону.
Милый Вика. Пей в меру, чтобы не забыть машину, на которой пишешь хорошие вещи.
Ты рассказывай нам о портах; там где-то в горах жила Мария Магдалина, которую не забыть. Деревья ушли, люди измельчали, но память о Магдалине прекрасна. Напиши о берегах, за которыми скрываются люди. Напиши о берегах истории. Милый друг, ты уже часто теряешь голос, а голос очень нужен для разговора по телефону… Остаются мифы не в пепле, а живые и требующие воспоминаний. То, что ты не написал, мяукает, забытое, в корзинке. Не забывай, ты очень нужный и хороший писатель. У тебя есть друзья, для которых ты… не котенок в корзинке. Он мяукает потому, что с похмелья. Толпа провожала писателя, который умел петь хриплым голосом (В. С. Высоцкого. — Т.А.). Они его слушали и вспоминают, что они люди.
Мой отец пил более пятидесяти лет. Пил и ругал мою седую мать. Потом бросил и читал в академии (Михайловском артиллерийском училище) курс математики.
Милый Володя. Очень милый Володя. Пропасть легко, но ты же сам человек из команды спасателей и стоял в холодной воде, потому что командир должен при аварии уходить последним.
Целую тебя, мой старый друг.
Ведь ты по возрасту мог бы быть моим сыном.
Не мяукай.
Помни Марию Магдалину, которая во что-то верила и потому жива и памятна.