Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

Конецкий Виктор Викторович

— Куда больше меня интересует, с какой нынче скоростью вращается Земля. Никто не считал, как она похудела за последние столетия. Как я понимаю, сожженные миллиарды тонн каменного угля, нефти и газа превратились в двуокись углерода — в ничто. Вот меня и волнует, почему наши астрономы не орут об изменении скорости вращения планеты, направлении ее вращения и чем нам все это грозит. Знаю, что это размышления дошкольника. Но все-таки интересно.

А еще пуще плачу о капитанах, о флоте российском, которого теперь нет.

— Что с ним произошло? С чего начался развал флота?

— С унижения. Вот случай. Было это на заре перестройки, в Гавре. Война в Афганистане была в разгаре. К моему другу, капитану

Леве Шкловскому, поднимается на борт делегация французских докеров: так и так, завтра праздник, 1 Мая, в порту будет демонстрация. Вашего флага даже видеть здесь не хотим. Оплачиваем отход на рейд, лоцмана и задержку с выгрузкой. Будьте любезны.

Лева ушел на рейд и стоял на якоре сутки. А французы празднуют День международной солидарности трудящихся очень красиво: ландыши в петлицах и все такое прочее.

Тогда уже нас на дух не переносили. Так мы теряли уважение к флагу и самим себе.

В последний раз я прошел Северный морской путь в 1986 году. Начался рейс — трахнул Чернобыль. Когда возвращался с Чукотки — потонул «Нахимов». За свою капитанскую жизнь я провез по Северному морскому пути миллионы тонн водки, будь она неладна, и продовольствия. Страна угрохала в освоение этой магистрали столько денег и человеческих жизней — подумать страшно!

Но был заселен Русский Север. Теперь оттуда бегут. Атомные ледоколы стоят на приколе в Мурманске. В лучшем случае катают богатых туристов вокруг Антарктиды или Гренландии.

Я говорю о моряках. Но думаю, что то же самое скажут о себе и летчики, и ткачихи, и крестьяне.

Что произошло? Произошла смена общественных формаций, и только. Когда ломается мир, жить трудно. И трудно сохранить честь. Я не могу понять, когда русские капитаны не идут на сигнал SOS, который подает гибнущее судно. Дескать, на хрена мне это нужно. Это позорно для чести русского моряка.

Недавно умер замечательный капитан Н. Г. Хаустов. Я плавал когда-то у него старпомом. Человек удивительной судьбы. В 1970 году попал в страшную аварию. Его теплоход «Сергей Есенин» столкнулся с канадским паромом «Королева Виктория» — три трупа, гигантские суммы издержек, суд в Ванкувере — суд пристрастный, вокруг оголтелая ненависть к нашему флагу: недавно полыхнула Прага. И вот он этот суд выиграл. Начисто!

Я хотел написать повесть обо всем, но не решался, не могу писать, если сам не был на месте действия, а в Канаду не заносило и не занесло. Теперь вдова передала мне документы судебного процесса. По этим документам леплю этакий отчет о процессе, называется «Столкновение в проливе Актив Пасс». Подзаголовок будет: «Только для судоводителей».

— Капитаны уходят. Где вы находите силы переживать уход близких вам людей?

— Три года я работал на аварийно-спасательных судах. И в блокаду многого насмотрелся. Но от этого не легче. Очень страшная вещь смерть. Помимо всего прочего, она еще и очень некрасивая. Видишь в чем дело, дорогой мой, сейчас я на самом деле так близок к концу… Это не кокетство. Я это знаю. Конечно, страх очень большой перед смертью. Куда от него денешься. Но какая-то там мысль сидит, когда умирают товарищи: может, еще встретимся? Так что не огорчайтесь, ребята. Но будет жалко, если со мной уйдет из литературы море. Хотя оно никогда из литературы не уйдет, ибо вечно. Ну не хотят наши кремлевские мужики знать, что Россия — страна океанская. И что без этих океанов нам гроб. Не проходит и недели, чтобы американский президент не вспомнил, что Америку омывают два океана. Береговая линия нашей страны почти как у всей Африки. Но мышление континентальное. Березки да Рязань. Мурманск будто уже и не Россия. Морские капитаны без работы. Полгода-год сидит старый моряк на берегу и умирает. Не может пережить, что суда ржавеют, стоят у причала или арестованными где-нибудь в иностранных портах. И что продукты проще купить на Аляске или в Сан-Франциско, а не тащить их Северным морским путем, они не все понять могут. Мрут мои друзья. Вот о чем я вопил и вопить буду: о славе морской державы, которую потеряло наше Отечество.

— Всюду

клин, разговор у нас… Счастье — оно есть?

— Есть семейное счастье. Или когда солдат бежит и орет «За Родину!», он в этот момент сумасшедший, но счастливый. В своей жизни счастливого человека я не видел. Это мгновения какие-то, и только.

Неделя. 1998. Янв. № 2 [33]

Привыкшие к бассейну боятся океана [34]

33

Печатается по: Крикунов К. ТЫ. Очерки русской жизни. СПб.: «Янус», 2004. С. 144–150.

34

Беседу вела M. Токарева.

Виктор Конецкий — офицер, в чьих устах старинное «честь имею» не формальность. Виктор Конецкий — писатель, чья репутация не омрачена приспособленчеством и компромиссами. Он известен мрачным взглядом на вещи и морскими солеными шутками, способностью к железной дисциплине и безбрежным загулам, беспощадным языком и острым чувством справедливости.

Некогда весь мир обошла фотография: митинг на Дворцовой площади 20 августа 1991 года, рядом с Собчаком на трибуне двое — Лихачев и Конецкий. С тех пор многое изменилось… В последние годы Конецкий не дает интервью, избегает публичности, живет в тени. Почему? Объясняя, он говорит тихо и медленно (только что вышел из госпиталя), но внятно и жестко.

— Тогда нас всех вели наивные, как показало минувшее десятилетие, надежда и вера. Не могу сказать, что у меня в те дни не было вовсе страха, но ожесточение было сильней.

За три года до этого Конецкий первый и последний раз написал «на высочайшее имя» — письмо Михаилу Горбачеву. Оно содержало пять абзацев, три из которых начинались со слов: «Мне не понять…»

За год до того Конецкий написал заявление о выходе из КПСС, членом которой был с 53-го года. Этот документ, обозначая эпоху, открывает личность: «Хватит — пора выдавливать из себя раба. Говорят, если порядочные выйдут, мерзавцам будет полное раздолье. Именно это соображение руководило мною 37 лет. Свой долг верного пуделя я выполнил честно. Но больше разделять общество андреевых, лигачевых, полозковых не хочу… Желаю товарищам по партии мужества, М. С. Горбачеву — долгих лет и юмора».

— А сейчас, если б понадобилось, вы бы написали прямое письмо Путину?

Виктор Викторович качает головой. Он из тех, ныне немногочисленных, литераторов, кто никогда не испытывал жаркого соблазна дружить с властью. Начальство любого ранга, как широко известно, предпочитал посылать в сугубо конкретном направлении — как лично, так и с трибун. Отвечать на мой прямой вопрос он почему-то начинает издалека, из 52-го года.

— …Сталина я видел близко за год до смерти. Наш батальон курсантов Высшего военно-морского училища прошел на параде лучше всех, и по традиции в Георгиевском зале Кремля для нас накрывались столы. Мы стоим возле столов, и вдруг через весь зал с пустым фужером в руке прошел Сталин. Старый человек — шел, ничего уже не видя вокруг. Это было ошеломляюще. У нас у всех чуть… выкидыш не сделался оттого, что мы увидели великого вождя. Сегодня и вспоминать это противно.

А с Путиным меня судьба свела, когда он награждал меня орденом «За заслуги перед Отечеством» в апреле прошлого года. Меня потрясло его рукопожатие, никак не думал, что у дзюдоиста может быть такая мягкая рука при столь жестком взоре. Такой был у моего отца-прокурора, когда он ругал нас с братцем за то, что мы написали в колодец. Выработал на допросах.