Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография
Шрифт:
Ныне, кабы вернул себе молодость, для повышения собственного имиджа охотился бы за внебрачной дочерью Зюганова или уборщицей сортира у Жириновского. Последнее — это уже не для имиджа, а для навара.
Но все-таки уверен, что во все времена женщины отдавали, отдают и будут отдавать предпочтение Сирано де Бержеракам, т. е. поэтам, повесам, драчунам, дуэлянтам, особенно ежели избранник с генералом Лебедем в драку полезет. Пусть даже у их избранников румпель (на морском языке — нос) будет как у муравьеда.
Сегодня, глядя на «Похищение Европы», понял, что это гениальный эпиграф, ибо мы как раз 70 лет и похищали Европу, как Зевс
Крестьянин раскрестьянился! Во, ужас какой! А разве рабочий не разработался, а интеллигент не оскотинился?
В море я раздумывал о литературе меньше, чем о плавании во льдах или сложностях перевозки картофеля.
Не читал «современников» — неудобность, которую прикрывал плаваниями, оторванностью, а теперь не могу — на берегу сижу, на диване лежу.
Да посмотри ты старые записные книжки, дурак! Сколько сюжетов — на сто лет хватит, а ты паникуешь. Плюнь на сценарий и Арктику. Видишь, в скверике валяется несчастный пьяный? Спустись к нему с шестого этажа и вытащи его из ледяной лужи… Сколько у тебя сюжетов только про пьяниц! А ты паникуешь…
«Из писателей последнего времени, — сообщал Антон Павлович Суворину, — для меня имеют цену только Гаршин, Короленко, Щеглов… Все это очень хорошие и не узкие люди».
Глагол «тушеваться» выдумал Достоевский и гордился рожденным им словом больше, чем романами…
Он выдумал новое слово, протирая бедняцкие штаны в Инженерном замке — вот местечко, где Достоевский обязательно должен был начинать сознательную жизнь. Пожалуй, он мог потом и не проходить другие мертвые дома — Инженерный замок для детской психики вполне мертвяк. Мальчишки учатся картографии или топографии и чертят тушью. Когда ошибаются — ЗАТУШЕВЫВАЮТ. Их за это лупят. Но ведь кроме канцелярской туши есть еще тушь в художестве рисунка — одного Пушкина довольно; есть и в музыке — туше…
За границей (книга Рейфилда) распространено мнение, что в мировосприятии Чехова преобладали два основных начала — ирония и преклонение перед сильными личностями. Рейфилд считает чеховскую иронию, которую он толкует как «циничное отречение» и «смирение перед судьбой, свойственное греческой трагедии», близкой С. Беккету (какая запредельная чушь!). «Уважение и силу» он обнаруживает в дружбе писателя с Сувориным («Херстом царской России»), в исполненном энтузиазме отношении к дарвинизму в середине 1880 годов, в его восхищении исследователем Центральной Азии Пржевальским. В художественном творчестве эта черта Чехова, по Рейфилду, проявилась в образах ницшеанца фон Корена («Дуэль»), инженера в повести «Моя жизнь», Лопахина («Вишневый сад»). Критик находит у Чехова ощущение временности, конечности человеческой жизни, являющейся аномалией в мертвом космосе, где нет высшего, божественного начала. В этом бессмысленном мире человек должен сам преодолевать абсурдность космоса, отсюда — восхищение писателя сильными личностями.
Не хочется даже спорить. Невозможно записывать Чехова в ницшеанца или в вульгарного атеиста.
Пристли: «Кажется, Чехов прочитал все руководства для
Блок снился себе «морским офицером, защитником родины». Вероятно, потому он так замечательно понял Цусиму. И вдруг неожиданно радуется гибели «Титаника» — ибо, значит, «океан еще есть!». В этот день он вытащил из канала в Новой Голландии какого-то дурака матроса. Занятно, что здесь он перекликается с основоположником научного коммунизма: «Очень грустно видеть, как старику океану, этому первобытному титану, приходится позволять этим человечишкам плясать у себя на носу и служить им для их времяпрепровождения». Это Маркс, отдыхая на море, Энгельсу, 25 июля 1864 года.
Блок бывает абсолютно равен Белому по степени своей неестественности. Они все щупают впереди себя усиками, а потом уже ползут. Они оба иногда бывают заворожены своим правом и умением бредить поэтическими словами приведения себя к душевному покою. Все это потому, что Бог дал им гениальные способности.
«Тихий Дон» — самый контрреволюционный роман нашего времени. Получилось это вполне случайно. И автор сам так напугался, что до сих пор кальсоны отстирать не может. Отсюда дрянь «Поднятой целины» и дальнейшая полная импотенция, оживленная на миг святым чувством Отечественной войны.
Характер дурака и тема глупости проходят сквозь всю толщу нашей культуры. Еще при самом зарождении нашей самобытности фольклористы высветили из тьмы веков Ивана-дурака. И с тех пор тайна счастливого дурака разрабатывается всеми титанами русской мысли, как западнического, так и славянофильского толка. И была закрыта «Идиотом» Достоевского в конце прошлого века. Истекший после «Идиота» период не дал ничего нового…
В защиту наших вождей могу только то утешительное сказать, что 70 % городского русского населения неадекватно воспринимают газетный текст. При опросе социологами выяснилось, что значительная часть опрошенных в затруднительных случаях просто подставляют в незнакомые слова произвольные значения: «либерал» — что-то слащавое, «вояж» — что-то круглое, «реванш» — быстрое, скорое, хорошее, «бундесвер» — орган политической партии…
О бундесрате социологи спросить, вероятно, просто не решились. От всего населения России на данный момент владеют словарем достаточно полно 2 %.
Поль Валери, конечно, прав. Исток Европы в Среднеземноморье. Я бы только добавил еще четвертого кита — таинственное, манящее, наивное, первобытно-мудрое и внешне незаметное, как дыхание, влияние Африки. Без Африки не было бы, например, Пушкина.
Единственное место на планете, где соприкасаются три части света — Азия, Африка, Европа. Оплодотворение. Опыление. Скрещивание.
Считается, нации изменяются чрезвычайно медленно — тысячелетиями. На моих глазах — за 40 лет — изменилась немецкая нация. Из пруссаков с моноклями и кайзером в башке вместо головы, не говоря уже о Гитлере и Геббельсе и в головах, и в задницах, они ныне добродушный европейский народ, хотя и слишком иногда бахвалятся богатством. Но кто этим грехом не страдает из тех, кто умеет хорошо вкалывать?
Недавно читал мемуары Витте и понял, что граф Полусахалинский был сатирик еще ядчее, нежели даже Салтыков. Про царя Витте в 1912 (!) году написал, что тот получил мужские половые признаки в лучшем случае за два месяца от рождения, а служил граф самодержавию как самый верный пес.