Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография
Шрифт:
С. Н. Шилин, студент 3-го курса ЛОЛГИ
19.01.88
Простите за беспокойство. Я Вам пишу. Почему? Вы узнаете из письма. Прочитала Ваш рассказ «Невезучий Альфонс». В герое я узнала Олега — первую и единственную любовь, с которой прошла через всю жизнь. Для меня было неожиданностью узнать, что Олег стал моряком. Он говорил, что у него плохое зрение. Стать моряком с плохим зрением, я считала, невозможно. Слова, сказанные Олегом: «Женился на доброй и порядочной женщине», — заставили меня задуматься. Значит, не любил. Почему?
В годы войны в Торжке, где я тогда жила, стояла войсковая часть по ремонту самолетов. Отец Олега был командиром этой войсковой части. Мать — Екатерина Львовна завклубом при части. В госпитале работала моя мать. А я училась в школе, летом работала на госпитальном подсобном хозяйстве. Олег, высокий мальчик, ходил мимо огорода, на котором я работала, на рыбалку. Так мы впервые увидели друг друга. Стали встречаться, редко, — его мать не разрешала нам видеться, но встречи эти были для обоих желанными.
Олег много читал, рассказывал, мечтал стать путешественником. Смысл жизни он видел в служении людям. Мне с ним было интересно. Эти разговоры расширяли мой кругозор. Я прониклась к нему уважением, доверием.
Олег рвался на фронт. А я считала, что наше дело учиться в школе.
Когда война ушла на запад, воинскую часть перевели на запад. Пришел час расставания. Последнюю нашу встречу я помню всю жизнь. Сначала моросил мелкий дождь, потом занималась заря. Здесь раскрылась его душа — нежная любовь ко мне. Не было громких слов, были нежные поцелуи и разговоры о будущем. Не было обещаний и клятв. Просто сказал, что писем писать он не любит, но будет обо мне знать все. И просил прочитать «Гранатовый браслет» Куприна. А свою фамилию он мне не сказал, война, думала я, нельзя. Теперь понимаю — не хотел…
Окончила школу, поступила на курсы медицинских сестер.
К нашей встрече с Олегом готовилась — училась шить, вязать, вышивать. В свободное время ходила в городской клуб и училась там петь, танцевать, играть на гитаре, даже пробовала выступать на сцене (из этого ничего не получилось). А от Олега не было никаких вестей. Мое состояние трудно было описать. Оставаться в Торжке я больше не могла. Казалось, если поеду ему навстречу, то что-то узнаю о нем быстрее. Да и работы в Торжке не было.
Жила я в Пушкине у родных матери, работала в детской поликлинике. Пригороды Ленинграда меня мало радовали. Мне казалось, что Олег в Ленинграде. Вглядывалась в каждого высокого парня (на моряков не смотрела). А в 1951 году сделала непоправимую ошибку — вышла замуж (высокий, напоминал Олега). Родилась дочь, но нормальных отношений в семье не получилось — свекровь была как Кабаниха Островского из «Грозы». Слезы и уговоры матери заставили меня с ним жить. Он вел себя ненормально: не разрешал выходить на улицу, исчезал из дому надолго. А однажды сказал: «Тебя спрашивал высокий парень. Он уехал». Может быть, это был Олег? Муж мог ему наговорить чего угодно. Я была в отчаянии. Для меня оборвалась последняя надежда на встречу с Олегом. Теперь мне было все безразлично.
Теперь Вы знаете, что Олег был любим, любил, признавался в любви (правда, словами Куприна). Все это смешно, если бы не было так грустно.
Муж устраивал мне скандалы, пил, получал от кого-то письма, а потом меня спрашивал: «Где познакомилась
Жила я работой и ребенком. Свою работу очень любила и на работе забывала все. А дома — ад. Муж прожигал свою жизнь, пьянки, женщины. «Ты меня жалеешь, — говорил он. — А ведь я против тебя совершил преступление, ты на Севере должна жить». И показал конверт, на котором написан адрес О. К.
Вскоре приехала мать, все увидела своими глазами и поняла, что развод неминуем. Нас развели. Он в суде утверждал, что у меня любовник. Мне было стыдно и обидно. В день развода он ушел к другой женщине. А я осталась жить с его матерью. Он редко приходил навещать мать, и всегда пьяный. Однажды в пьяном бреду закрыл нас всех на кухне, избил мать и дочь, а мне нанес два ножевых ранения. На суде его мать защищала и утверждала, что он так себя вел, потому что у меня любовник.
Не скоро, но квартиру мы разменяли, и я стала жить в Ленинграде. Однажды меня вызвали на проходную больницы, где я работала, сказав, что меня спрашивает какой-то моряк. Я работала старшей медсестрой, но в тот момент мыла коридор (надо было дочь выдавать замуж, хваталась за любую работу). Я побежала. Мне было стыдно своего внешнего вида, старости. И вдруг я почувствовала на себе взгляд, уничтожающий, и я чуть не лишилась чувств. Теперь мне понятно, что это был Олег Кобылкин.
Я невыносимо страдала от тоски, одиночества. Снова выходила замуж не любя, разошлась. Мой первый муж вышел из тюрьмы, просил у меня прощения, но я сказала: «Ты изуродовал мне жизнь, дочь из-за тебя в 16 лет стала седой. Тебе нет прощения и не будет».
Знаете, я всю жизнь прожила мечтами и планами Олега.
Я любила, хотя и без ответа. И я была почти счастлива. Олегу я благодарна за то, что он для меня выбрал правильный путь — служение людям.
А я даже целоваться не умею, не любя — не будешь целоваться…
Зинаида Тимофеевна
Ленинград. 5.11.89
Хорошо, конечно, что защищаете В. П. Некрасова, но делаете это странно. Год назад таким же методом действовал актер Театра на Таганке В. Смехов, который для защиты Ю. П. Любимова не нашел ничего лучше, как измарать дерьмом покойного А. В. Эфроса. Любимов, впрочем, особенно не протестовал. Но думаю, что Виктор Платонович за потоки дерьма, вылитые на всех эмигрантов, кроме него, спасибо Вам не сказал бы.
Мне раньше нравились Ваши книги. Но и раньше я был согласен с теми, кто считал, что Ваш потолок был достигнут, когда я под стол пешком ходил (я родился в 1966 г.), и ждать от Вас больше нечего….
А может, Вы мстите Аксенову за давние обиды, сводите счеты, припоминая, скажем, как он высмеял вас в своей давней книжке «Сундучок, в котором что-то стучит» (М., Дет. лит., 1976), изобразив на стр. 33–34 Олега Олеговича Конецкого, старого опытного штурмана, первейшую сорокалетнюю жемчужину «Клуба поэтов Петроградской стороны»?