Винляндия
Шрифт:
Очертания короткого, но легендарного побережья округа Трасеро, где волны до того высоки, что можно лежать на пляже и смотреть сквозь них на солнце, в собственном масштабе повторяли дугу побольше между Сан-Диего и островом Терминал, включая военную резервацию, которая, как и Лагерь Пендлтон в окружающем мире, простиралась от океана до прибрежных своясей пустыни. С одного края базы, вжавшись между периметром ограждения и морем, мерцали бледные арки и колонны, земляничные деревья и вылепленные ветром кипарисы студгородка Колледжа сёрфа на вершине утёса. На фоне угрюмой военной безучастности с тылу, здесь раскинулся живенький береговой плацдарм наркотиков, секса и рок-н-ролла, день и ночь напевы подрывной музыки, в сопровождении тамбуринов и гармоник, туманом тянулись сквозь изгородь, вверх по сухим ярам и мимо часовых антенн, белых тарелок и мачт, стальных ангаров с оборудованием, отыскивая уши караульных, истончившейся, но зловещей, словно звуки враждебных туземцев в кино про белых, что сражаются с дикими племенами.
Как так получилось, было загадкой для всех уровней командования, особенно здесь, в скобках двух ультраконсервативных округов, Оранжевого и Сан-Диего, где он
Но когда стали проявляться разъездные координаторы Движения, им оставалось лишь качать головами да моргать, словно пытаясь вынырнуть из сна. Никто их этих ребятишек не занимался никаким анализом. Не только никто не задумывался о реальной ситуации — никто даже безмозгло на неё не реагировал. Вместо этого они деловито окружали классически ретроградным культом личности некоего преподавателя математики, ни харизматичного, ни даже сколько-нибудь обаятельного, по имени Драп Атман, который эдак иноходью и стал знаменитостью.
Стоял приятный денёк, все вывалили на Плазу Дьюи Уэбера наслаждаться солнышком, мальчишки распустили галстуки, даже поснимали пиджаки, девчонки растрясли волосы и подвернули юбки аж до колен, у тысячи студентов обеденный перерыв, пьют молоко, едят сэндвичи, болонья на белом хлебе, слушают записи «Конгрегации Майка Кёрба» по радио, болтают о спорте, увлечениях и занятиях, о том, как движется постройка нового Памятника Никсону, стофутового колосса из чёрного и белого мрамора, задумчиво глядящего не в море, а на сушу, который высится над всей архитектурой студгородка, и поверх самых высоких деревьев, смуглобледный, с недоумением на лице. Посреди этой полуденной сцены, безмятежной до того, что и статую б очаровала, вдруг возникает, ни с того ни с сего, аромат дымка марихуаны. То, что его широко и незамедлительно признали как таковой, впоследствии вынуждало историков этого инцидента подвергнуть сомнению наркотическую невинность студенчества, чьё большинство уже по крайней мере нарушало калифорнийские статуты о праздношатании касаемо Пребывания На Месте, где горит зловещая трава. Судьбоносный косяк в тот день мог явиться, бог знает, от кого угодно в воинстве нежелательных сёрферов, что в последнее время пробирались вверх по утёсу и растекались среди здорового ученичества, принося с собой «заначки», состоявшие — до нынешнего времени — преимущественно из стеблей и семян, кои из-за таинственной аномалии в химии сёрферского мозга их на самом деле вставляли, а у тех, кого они старались «подсадить», вызывали только головную боль, расстройство верхних дыхательных путей, раздражительность и уныние, синдром, который до последнего времени детки из колледжа, не желая казаться невежливыми, делали вид, будто полагают эйфоричным. Но в тот день, при одном лишь отдалённом душке Косяка на Плазе, принесённом пряным ветерком, возможными вдруг показались и другие состояния рассудка. Как хлеба и рыбы, самокрученные сигаретки вскоре начали множиться, завились локоны дымка, все из одной сумки того, что отчёты наркоагентства впоследствии назвали «крайне мощными» вьетнамскими макухами, вероятно, как потом предполагалось, принесённой чьим-то братом на военной службе, поскольку сёрферским такой продукт быть никак не мог.
Как показывала дальнейшая реконструкция событий, когда одна молодая женщина внезапно рухнула на колени и принялась орать на Иисуса, чтоб тот избавил их всех от сатанинского вещества, к расстроенной девушке приблизился неопрятный юноша в бежевом костюме, с белками глаз как карта округа и вялой улыбочкой, которую он не мог, впервые в жизни, контролировать, и попытался, в духе благожелательной терапии, вставить ей в рот зажжённый кропаль, что привлекло антипатичное внимание её мол-чела. Прочие приняли одну или другую сторону, или же, высев на измену, тоже начали орать и бегать кругами, причём некоторые отправились звонить в полицию, совсем немного погодя на вызовы ответили посты от Лагуны до Эскондидо, и то, чего им недоставало в координации, более чем компенсировалось их рвением от представившейся возможности приложить руку, хоть и накоротко, к плоти студенческого возраста. Именно в самую круговерть воспоследовавшего смятения долгих толповолн, несущих в себе мелкие вспышки насилия, что взрывались, как семена в сёрферской сигарете, и вступил, считая ворон, Драп Атман, озабоченный более тёмными подтекстами доклада по теории групп, что он как раз изучал.
— Что происходит? — осведомился он.
— Ты нам скажи, ты же длинный.
— Да, Ваше Высотчество, что там творится.
Драп убедился, что поблизости выше него и впрямь никого нет, если под определением «близость» понимать область, ограниченную совокупностью точек отчасти до следующей личности с высотой, равной или превышающей его собственный рост, шесть футов и три с половиной дюйма, каковое расстояние варьируется по линейному закону с высотой… Его мысли прервала потасовка неподалёку. Трое полицейских, навалившись на одного невооружённого студента, избивали его своими усмирителями беспорядков. Их никто не останавливал. Звук был ясен и ужасен.
— Какого чёрта, — произнёс Драп Атман, и ректум ему пробило толчком страха. То был миг света, в который ему явилась подлинная природа полиции. — Они людям головы проламывают?
— А с той стороны?
— Ряды легавых — каски, комбезы — с каким-то оружием… — Драп вдруг стал корректировщиком.
— Чувак, давай ноги делать!
— Выведите нас кто-нибудь отсюда!
— Пошли за этим дылдой!
— Я же просто длинный, сильно, — пытался отметить Драп, но его уже, похоже, избрали, уже слишком многие изготовились двигаться точно так же, как он. А его ещё штормило от богоявления правоприменения. Не думая, обратившись в чистое действие впервые с тех пор, как в прошлом году одним рассветом поднялся по отвесной скале в Йосемити, он вывел их к безопасности, задами, мимо Лаборатории Грега Нолла и Аудитории Олимпиков. Большинство пошло и дальше, а кое-кто остался с Драпом, и они наконец пробрались в квартиру Рекса Возгря на Пляже Лас-Налгас [95] , студента-последипломника с Факультета юговосточноазиеведения, кто, будучи, конечно, мозгопромыт правительственной версией войны во Вьетнаме, несмотря на все свои усилия, всё ж не сумел, в конце концов, ни избегнуть правды, ни, узнав её, разгласить её, из соображений, как он легко признавал, страха репрессалий. В своих всё более углублявшихся штудиях он стал одержим судьбой «Большевистско-ленинистской группы Вьетнама», фракции Четвёртого интернационала, которая до 1953 года подготовила во Франции и заслала во Вьетнам около 500 троцкистских кадров, и ни от единого из них, преданных милости Хи Ши Мина, ничего никогда больше не слышали. От всей группы в Париже осталась горстка изгоев, с которыми Рекс, в паранойяльной скрытности, начал переписываться, уверовав, что раньше БЛГВН одна стояла за подлинную вьетнамскую революцию, а потом все вовлечённые стороны её продали, включая и Четвёртый интернационал. За что же она стояла в уме у него самого, было не так просто. Эти мужчины и женщины, чьих имён мы никогда не узнаем почти ни одного, для него стали романтическим потерянным коленом с несостоявшейся целью, скорее всего так и остающимся ненайденным в земном своём облике, но, вероятно, доступным в том же смысле, в каком для тех, кто его «нашёл», был Иисус — вроде пророческого гласа, вроде спасательной экспедиции откуда-то, что кратко вторглась в реальную историю, пообещав её изменить, заразив конкретными надеждами, которые потом, быть может, и занесутся на бумагу, станут программами, запустят земные цепочки причин и следствий. Если подобная абстракция и могла когда-то ненадолго поселиться в этом смертном мире, что ж — для Рекса это сущностно важно, — сможет когда-нибудь и снова…
95
От исп. ягодицы.
Так и предвидел себя он: наставляет и образовывает Драпа Атмана, диалог, в коем они вместе могут исследовать американские реальности в этом свете низковисящей восточной лампы, — но Драп, к вящему его смятению, оказался едва ль не полным молчуном. На заседании Руководящего комитета тем же вечером, новообразованного «А ну Долой Хитрый домик От Колледжа», сиречь «АДХОК» [96] , Драп только толокся.
— «Не говорить и не делать ничего — великая сила, — процитировал Рекс Талейрана, — но не следует ею злоупотреблять». — Драп отсутствующе улыбнулся, поглощённый битом рок-н-ролла, излучаемым мегаваттно из-за границы пресловутой «Экс-и-ар-би». Словно по волшебству, девчонки всюду превращались сплошь в ляжки и тёмные ресницы, а мальчишки, так же охваченные этим гайстом [97] , что мог быть полтером [98] , а заодно и цайтом [99] , брали и действительно срезали у себя с голов клочья волос и, не дожидаясь в своём нетерпении, пока отрастут бороды, приклеивали их себе к лицам. Невинное празднество затянулось далеко за полночь, по меркам Беркли или Коламбии, может, и не ахти что, но Рексу всё ж удалось втиснуть Драпа в такое, что больше всего смахивало на нарождающуюся хунту.
96
От лат. ad hoc — на данный случай, для данной цели.
97
От нем. Geist — дух.
98
От нем. Poltern — громыхать.
99
От нем. Zeit — время.
По всем законам восстания, этому следовало быть подавленным за несколько часов незримыми силами прямо на базе. Но он расцвёл, с поразительным ходом недель за неделями, этот полумесячной формы небольшой участок добродушия среди темнеющей эпохи, бодрый не в отчаянии и даже не в сопротивлении, а в простом облегчении от того, что творилось прежде, по-прежнему не ведающий, как его вообще могут прекратить. Вероятно, пощадили его из самой его азбучной беззащитности — чего париться о том, что так легко можно смести в море, словно крошки со скатерти? И в то же время, дело происходило в слишком уж неуютной близости от Сан-Клементе и прочих чувствительных местоположений.
Меж тем, зловеще, шло своим чередом образование, коего они были лишены, ибо достаточное их число прозревало, насколько глубоко и настолько пусто их невежество. Студгородок вдруг охватило вожделенье к информации, и вскоре исследования — чьи-то, чего-то — не прекращались уже 24 часа в сутки. На свет явилось то, что Колледж сёрфа — вообще никакое не учебное заведение, а с самого начала было тщательно проработанной сделкой освоителей территорий, лишь замаскированной под дар народу. Пятилетка обесценивания, а после по плану над обрывом должно начаться возведение курортных жилых блоков. И вот, во имя народа, ребятки решили вернуть это место себе, а зная, что штат участвует в этой афере на всех уровнях, включая суды, где им нипочём не добиться справедливого рассмотрения, они предпочли отколоться от Калифорнии и стать самостоятельной нацией, которую, после бурного всенощного сходняка на эту тему, решили назвать, в честь единственной константы, в которой были уверены, что она уж точно никогда не умрёт, Народной Республикой Рок-н-Ролла.