Виноградник Ярраби
Шрифт:
Балконные двери, которые вели в маленькую комнату в конце веранды, были открыты. Небольшой настороженно бодрствующий участок его мозга отметил, что соседняя комната — молочная кухня. Никто их не услышит.
Им оставалось только сорвать с себя одежду: ему — рубашку и брюки, ей — просторный халат и ночную рубаху, которую она сбросила к ногам.
Гилберту казалось, что никогда прежде он не оставался наедине с женщиной. Чувства его были свежи, удивительны и чудесны. Он уже забыл, какой восторг охватывает душу, когда слышишь крик наслаждения, вырывающийся из уст женщины.
Потом она так долго молчала, что он подумал — наверное, заснула.
— Молли!
— Да, любовь моя.
— Я всегда вас хотел, но старался не верить в это.
— И я тоже, — сказала она просто. — Что мы будем делать?
— Любить друг друга.
Она шевельнула головой:
— Перестаньте перебирать пальцами мои волосы. Я от этого теряю сознание. Я хочу сказать — как быть с госпожой?
— Она заперлась от меня сегодня вечером, и, думаю, вы это знали.
— Я слышала... Я боялась.
— Вы не зря боялись.
— Я не могу предавать хозяйку в ее собственном доме.
— Теперь уже поздно говорить об этом, — сказал он без всякой иронии.
Гилберт целовал ее лоб, кончик носа, шею, склонялся все ниже к ее груди. Молли не смогла удержаться и вздохнула от удовольствия.
— Нам надо поговорить, любимый.
— Не сейчас. Ребенка разбудим. Вы сами сказали.
Она тихонько засмеялась, но не стала возражать.
— Завтра ее можно будет перевести в другую комнату, — сказал Гилберт. — Она уже достаточно большая. Кит спит один.
— Завтра, но сэр...
— Да перестаньте вы называть меня сэром. Вы красивая женщина, Молли. И вы так же изголодались, как и я.
Она просто кивнула в знак согласия.
— Юджиния... Я люблю Юджинию. Но она голода не испытывает, Молли.
— О сэр! О любимый!
— Разговоры потом, — пробормотал он, и его губы жадно прижались к ее губам.
Глава XXI
Юджиния удивила Гилберта, сойдя на следующее утро к завтраку.
На ней было одно из ее безукоризненных муслиновых платьев, блестящие волосы уложены колечками. Она была бледна, под глазами черные круги — свидетельство бессонной ночи. Однако вела она себя сдержанно и мягко. Она снова полностью владела собой, даже тогда, когда начала произносить трудные, но очаровательно смиренные слова извинения.
— Гилберт, вчера вечером я вышла из себя и вела себя очень скверно. С моей стороны нехорошо было запирать дверь в спальню. Я обещаю никогда больше этого не делать.
Он молча посмотрел на нее. Чувство вины смешалось в его душе с чувством бурной радости. «Обе в моей власти», — мысленно твердил себе Гилберт.
— И я обещаю также, — в глазах Юджинии мелькнула боль, — не писать больше писем мистеру О’Коннору, поскольку это вызывает у вас недовольство. Конечно, кроме одного короткого объяснительного письма. Вы должны мне разрешить написать его. — Так как муж все еще не проронил ни слова, она встревоженно спросила: — Гилберт, ведь вы простите меня, надеюсь?
Отзвук привычной повелительной интонации, хоть и совсем слабенький, позабавил и обрадовал его. Он хотел иметь жену послушную, но не раболепную.
— У меня было достаточно оснований для недовольства, — сказал он. — Любовные письма, обращенные к другому мужчине.
— Но ведь то были лишь письма, — умоляюще произнесла Юджиния.
— Надеюсь, что так, — ворчливо отозвался он, чувствуя себя весьма неуютно от сознания собственной вины.
Впрочем, это чувство не слишком его отягощало — любовная страсть, которой он предавался минувшей ночью, утолившая жажду и явно неизбежная, как-то не вязалась с ощущением вины.
— Вы делаете это потому, что так велит вам долг в вашем понимании? — спросил он.
— Естественно. А почему же еще? Если нам суждено прожить всю жизнь вместе, необходимо уладить существующие между нами раздоры. Вы сказали, что я живу в мире мечты, и я сознаю, что вы были правы.
— Похоже, вы этой ночью многое передумали.
— Да. Я слышала, как вы вернулись домой.
Гилберт пытливо взглянул на жену.
— Но я не слышала, чтобы вы поднимались наверх.
— Я спал внизу, на диване.
Он не собирался напоминать Юджинии о другом человеке, проведшем ночь на диване, но это случайно пришедшее на ум объяснение оказалось удачным. Ее всю передернуло, и больше она не сказала ни слова.
После этого, также по воле случая, в столовую вошла с кофейником на подносе Молли Джарвис. Увидев Юджинию, она в нерешительности остановилась. Наверное, она рассчитывала, что Гилберт, по обыкновению, будет завтракать в одиночестве, и ей не терпелось обменяться с ним несколькими словами.
«Надо нам быть в таких делах поосторожнее», — подумал он с беспощадной трезвостью, какой требовала сложившаяся ситуация.
Ну а в остальном?
Образы столь резко отличающихся друг от друга женщин отчетливо предстали перед его мысленным взором: жена, при всей своей покорности холодная, изящная, грациозная; и полногрудая, плавно движущаяся Молли с мягкими щеками и опущенными долу глазами.
Вот они перед ним: одна — вино марочное, другая — столовое, и каждая — он ясно сознавал — абсолютно необходимая часть его виноградника и его жизни. С пронзительной ясностью Гилберт понял, что ни с той, ни с другой расстаться не может.
Голос его прозвучал резко, хотя он вовсе не желал этого.
— А где Эллен, миссис Джарвис? Почему вы прислуживаете за столом?
Молли не подняла глаз. Поставив кофейник перед Юджинией, она спокойно ответила:
— Эллен кормит завтраком мистера Кита. Он сегодня утром поздно проснулся. Ничего больше не требуется, мэм?
— Нет, благодарю вас, миссис Джарвис. Кит случайно не заболел?
— Нет. Он совершенно здоров, мэм.
— Я сейчас поднимусь в детскую. Гилберт, нам пора подумать об обучении Кита. Он такой непоседа! Надо чем-то занять его голову.