Virago
Шрифт:
– Вас всюду ищут, мадонна. Мы уж было решили, что призраки эмиров утащили вас в подземелье.
– Это послужит мне уроком впредь не путешествовать по старому замку без провожатых, – сказала она, и, увидев учтиво подставленный локоть, почти умоляюще попросила: – дон Карлос, позвольте… Подождите минуту, пожалуйста…
– Хоть вечность, мадонна.
– Я угодила в переплет, – сказала она злым шепотом, – и в прескверный.
– Я понял.
– Его Высочество… Не получил того, на что рассчитывал…
Маркиз кивнул, явно повеселев.
– И… Я кое-что украла. Я никогда бы не решилась, но мне показалось, что вас это касается… –
– Откуда это? – спросил он севшим голосом.
Мадонна объяснила.
Его пронизала краткая дрожь. Глаза вспыхнули так, что из черных на миг стали серыми.
– Спрячь, – быстрым шепотом приказал он, – немедленно спрячь. Этот комок воска может решить судьбы полумира.
День девятый,
в который многое тайное становится явным.
Мона Алессандрина оставалась в постели почти до полудня, предаваясь размышлениям. Размышления были по большей части невеселы – вчерашний запал успел остыть, беспокойный сон не принес отдыха ни душе, ни телу. Последствия ее потачки королю были непредсказуемы.
К тому же мона Алессандрина заметила в себе одну странность…
Когда впервые рядом с ней оказался дон Карлос, она ощутила трепет и тяжесть, как будто повеяло ветром от пернатых, но не птичьих крыл.
А когда на нее в упор смотрел вожделеющий дон Фернандо, не было ни трепета, ни тяжести. Терпкие струйки его запаха сочились сквозь пряный воздух, как пот сочится сквозь бархат камзола, сильное дыхание отдавало перченым мясом и кислым вином. Крепкие ногти у него были чистые и коротко подрезанные. Она внимательно его разглядела, удостоверяясь, что сможет терпеть на себе его руки, его губы, и всего его, наконец, если на то будет Божья воля.
Но бессильный дон Карлос был как будто больше, чем человек, а дон Фернандо был могущественный человек, но никак не больше.
И почему является торнадо? Она не раз уже ловила себя на размышлении о том, что ветряной столп нейдет из головы наяву, и чарует во сне – ведь она все неохотнее пытается от него убежать.
Не додумавшись ни до чего путного, мона Алессандрина велела подавать одеваться.
Сидя в одиночестве за утренней трапезой, она еще подумала, что ей как никогда нужно видеть дона Карлоса.
У него в ней оказалась такая же нужда. Он явился, едва она встала от стола.
Он ни на волос не отступился от своей учтивости, от целования рук и пустопорожних фраз, обычных при каждой их встрече. Настоящий разговор начался в малом гостином покое на верхнем этаже одним коротким вопросом:
– Это… у вас?
– Да.
Они рассматривали ее, одинаково сузив глаза и скривив губы, прикасаясь только кончиками пальцев. Восковое подобие изготовили с известным тщанием – на месте лица были прорисованы узнаваемые черты, шелковая одежка была сшита так, как прилежные девочки шьют наряды для кукол – то есть очень аккуратно и искусно. И тем более не по себе делалось моне Алессандрине и ее гостю при виде длинной булавки, варварски проткнувшей человечка насквозь.
На конце булавки болтался пергаментный квадратик с изображением объятого пламенем сердца и черными червеобразными знаками. Даже искушенный дон Карлос не смог наверное сказать, арабские это буквы или иудейские. Возможно, не те и не другие, а колдовская тайнопись.
Насмотревшись вдосталь, он откинулся
– Убери! – коротко велел он. Она повиновалась и унесла подобие в спальню.
Когда она вернулась, вопросы теснились у нее на кончике языка, как черти на острие богословской иголки. Дон Карлос посмотрел на нее через плечо с невеселой улыбкой.
– Вам, часом, не случалось учинять подобного, донна?
– Упаси Бог! – коротко отозвалась она, и добавила, – у меня для этого средства более надежные.
Это замечание вызвало у дона Карлоса улыбку чуть более веселую.
– Чего только не сыщется в старом доме… – вздохнул он, – донна, есть ли у вас время, чтобы меня выслушать?
– До самой вечерни, дон Карлос, мой слух в вашем распоряжении.
– Вот и хорошо. Позволите ли вы помолиться с вами?
– Грех меня о таком спрашивать, когда заранее знаете ответ.
– Ничего нельзя знать заранее, донна. У вас в этот час могло оказаться свидание с королем, к примеру. Коль скоро ваши приворотные средства более надежны, чем это. – Он кивнул на приоткрытую дверь опочивальни. Получилась двусмыслица, и мона Алессандрина с легким сердцем засмеялась было…
– Странное делается на душе, когда все поймешь, – сказал он, и она притихла, – особенно, когда поймешь все через десять лет после того, как оно случилось. А десять лет назад я чуть не соблазнил донну Исабель. Я затеял с ней игру в Гвиневеру и Ланселота, и она стала играть со мной. Посол французский устраивал галантные празднества, на которых она любила бывать. Она надевала маску, но, как говорится, львицу узнают по когтям. Я тоже появлялся там в маске, и меня тоже узнавали.
Я оказывал ей знаки внимания, сперва робкие, потом все более смелые, и в какой-то миг почувствовал, что еще день – и она не устоит, и мир повернется под моими ногами, потому что такие, как она, в любви не мелочатся. А мне хотелось повернуть мир так, чтобы все мои звезды всегда сияли над моей бедной головой.
Но через день посол французский отменил свое празднество. Еще через день я понял, что меня избегают старательно и неприязненно; это меня разозлило, но что взять с Ее Высочества? У меня явилась мысль, что она проверяла меня, и я не выдержал искуса. Это вполне в ее манерах. Впрочем, она как будто оставила мне возможность обратить все в шутку, да еще и лестную для нас обоих. Все вроде бы обрело свои места, даже ее неприязнь. В ту пору умерла моя мать, и мне стало не до раздумий о нежных чувствах… Ах, какой я был глупец! – он даже стиснул в досаде подлокотники кресла, – то-то же она уступила тогда фрай Томасу, то-то же ударилась в благочестие, и на Гранаду тогда же пошла!