Виргинцы (книга 1)
Шрифт:
– Ваш брат говорил, как подобает мужчине!
– воскликнул и полковник Вулф, чье бледное лицо также вспыхнуло.
– Я скорее предпочел бы стать гением, чем пэром королевства!
– У всякого свой вкус, полковник, - ответил милорд, которого все это чрезвычайно позабавило.
– Ваша пылкость - я не хочу сказать ничего обидного!
– так освежающа! Даю вам слово чести.
– Она освежила и меня, черт побери! Удивительно освежила!
– подхватил Джек.
– Ну, вот видите - и Джека тоже. Она освежила и Джека. Послушай, Джек, кем ты предпочел бы стать - стариком-печатником, который написал историю про какую-то дуру и ее соблазнителя, или пэром с десятью тысячами дохода?
– Марч... милорд Марч, вы считаете меня болваном?
– осведомился
– Чем я заслужил от вас такое поношение?
– Я же предпочту честь почестям и талант - богатству. Я предпочту сам заслужить громкое имя, а не унаследовать его от отца, хотя, благодарение богу, мой отец носит честное, ничем не запятнанное имя, - ответил молодой полковник.
– Но прошу извинить меня, господа!
– И, поспешно им поклонившись, он бросился навстречу двум дамам - старой и молодой, которых сопровождал пожилой джентльмен.
– Это красавица мисс Лоутер. Теперь я вспомнил!
– сказал милорд. Глядите, он взял ее под руку! По слухам, они помолвлены.
– Неужто этот мужлан помолвлен с девицей из рода Лоутеров?
– вскричал Джек.
– Черт побери, к чему мы идем со всеми этими печатниками, отставными прапорщиками, учителишками и прочим сбродом!
В эту минуту автор лексикона, не выказавший никакого желания поклониться лорду Честерфилду, когда этот знаменитый вельможа учтиво его приветствовал, почтительно склонился почти до земли перед краснолицым толстяком в большой круглой шляпе и в мантии, который теперь появился на Променаде. Это был милорд епископ Солсбервйский, не без самодовольства выставлявший напоказ синюю ленту и звезду Подвязки, какового благородного ордена он был прелатом.
Доктор Джонсон держал шляпу в руках все время, пока беседовал с доктором Гилбертом, а тот наговорил много весьма лестных и похвальных слов мистеру Ричардсону, утверждая, что он - столп добродетели, проповедник истинной нравственности и оплот религии, в чем честный печатник и сам нимало не сомневался.
Пусть ни одна юная барышня, наслушавшись этих похвал, не торопится к книжному шкафу дедушки и опрометчиво не снимает с полки "Клариссу". Ей не доставят удовольствия эти тома, хотя сто лет назад над ними трепетали и плакали ее прелестные прабабушки, священники рекомендовали их с кафедр своим прихожанам и они вызывали восторг всей Европы. Хотел бы я знать, добродетельнее ли ваши женщины своих бабушек или просто чопорнее их? Если верно первое, то в этом случае мисс Смит из Нью-Йорка, несомненно, более скромна и благовоспитанна, чем мисс Смит из Лондона, ибо последняя еще же смущается, говоря, что у столов, роялей и жареной птицы есть ножки. О мой верный, добрый старый Сэмюел Ричардсон! Ведомо ли тебе в Аиде, что твои превосходные романы пылятся в дальних углах и нашим дочерям так же не дозволяется читать "Клариссу", как и "Тома Джонса"? Восстань, Сэмюел, и примирись со своим собратом, которого при жизни ты так горячо ненавидел. Кто знает, через сто лет, возможно, нынешние романы будут храниться под замком и вызывать краску на хорошеньких щечках юных девиц.
– А что это за странная особа в высоком головном уборе времен моей бабушки разговаривает сейчас с мистером Ричардсоном?
– осведомился Гарри, когда вычурно одетая дама подошла к склонившемуся в поклоне печатнику и, сделав реверанс, сказала ему какой-то комплимент.
Джек Моррис тревожно ткнул Гарри в бок рукояткой своего хлыста. Лорд Марч засмеялся.
– Эта странная особа - моя досточтимая родственница Катарина герцогиня Дуврская, герцогиня Куинсберри, к вашим услугам, мистер Уорингтон. Когда-то она была знаменитой красавицей! С, тех пор она сильно изменилась, не правда ли? Настоящая дряхлая горгона! Она большая покровительница всяких писак, и когда эта карга была молода, они даже воспевали ее в стихах.
Граф оставил своих друзей и направился к старой герцогине, а Джек Моррис объяснил мистеру Уорингтону, что после смерти герцога лорд Марч и Рагяен унаследует титулы своего родственника.
– Наверное, - сказал Гарри простодушно, - его сиятельство приехал сюда, сопровождая свою родственницу?
Джек громко расхохотался.
– А, да! Вот именно! Без всяких сомнений!
– сказал он.
– Неужели, мой милый, вы ничего не слышали про малютку-танцовщицу из Оперы?
– Я совсем недавно приехал в Англию, мистер Моррис, - с улыбкой ответил Гарри.
– А в Виргинии, признаюсь, мы редко получаем новости о малютках-танцовщицах из Оперы.
К счастью для нас, тайна малютки-танцовщицы так и не была раскрыта, ибо разговор молодых людей прервало появление дамы в алом плаще с капюшоном и в шляпе, весьма похожей на те очаровательные головные уборы, которые вновь вошли в моду сто лет спустя после описываемых нами событий. Дама эта сделала реверанс обоим джентльменам, и они поклонились в ответ. Подойдя к Гарри, она, к его удивлению, протянула ему руку.
– Неужели вы уже успели забыть меня, мистер Уорингтон?
– спросила она.
И шляпа Гарри тотчас слетела с его головы. Он вздрогнул, покраснел и воскликнул "боже великий!" так, словно силы небесные сотворили какое-то чудо. Это была леди Мария, которая вышла прогуляться. А он совсем забыл про нее! Она, сказать по правде, настолько полно изгладилась из памяти молодого джентльмена, что ее внезапное возвращение туда и появление перед ним во плоти совсем ошеломило мистера Уорингтона и вызвало на его щеках виноватую краску.
Да. Он совсем про нее не вспоминал! Неделю назад - год, сто лет назад, как казалось ему теперь, - он не удивлялся, где бы ее ни встречал. Тогда она возникала из-за темной купы кустов, проходила по зеленым лужайкам, медлила на лестницах и в коридорах, реяла в его снах - и днем и ночью, и наяву и в грезах он привык постоянно видеть ее. Неделю назад его сердце билось при мысли о ней. Неделю назад он не успевал проснуться, как ему уже улыбался ее образ. Его любовь была безжалостно убита всего лишь в прошлый вторник, а он не только перестал ее оплакивать, но и совсем о ней забыл!
– Может быть, вы немного пройдетесь со мной?
– спросила леди Мария. Или вы предпочтете слушать музыку? Наверное, музыка вам будет приятнее.
– Вы знаете, - сказал Гарри, - что я не очень люблю музыку и она мне нравится, только когда... (он вспомнил вечерний псалом)... когда играете вы.
При этих словах он опять багрово покраснел, чувствуя, что гнусно лжет.
Бедная леди Мария сама взволновалась, заметив трепет и волнение своего юного собеседника. Боже милостивый! Неужели эта робость, это смущение означают, что она ошиблась и юноша по-прежнему ей верен?
– Дайте я обопрусь о вашу руку, и погуляем, - сказала она, делая реверанс его спутникам.
– Тетушка после обеда уснула.
Гарри оставалось только предложить ей руку и прижать к сердцу ручку, легко коснувшуюся его локтя. Мария сделала еще один реверанс спутникам Гарри, склонившимся в поклоне, и удалилась со своим призом. И в горе, и в бешенстве, и в страдании, и в ревнивых муках женщина, даже безжалостно покинутая, не забывает улыбаться, делать реверансы, любезничать, притворяться. С какой решимостью соблюдают они правила хорошего тона - у них всегда найдется приветливое слово, кивок, ласковый вопрос или ответ для случайного знакомого, который, ни о чем не подозревая, врывается в самый разгар трагедии, роняет одно-два тонких замечания (счастливый самодовольный бездельник!) и идет дальше своей дорогой. Он идет своей дорогой и думает, что его слова доставили ей большое удовольствие. "А моя шутка была на редкость удачна. Право же, леди Мария посматривает на меня очень благосклонно, а она чертовски недурна, чертовски!" О, воплощенное самодовольство! Именно так обстояло дело с Джеком Моррисом, и именно это думал он, пока шел под руку со своим благородным другом, воображая, будто все светское общество Танбриджа не сводит с него глаз. Он отпустил несколько блистательных замечаний о том, какой редчайшей сдачей был отмечен карточный вечер леди Тузингтон накануне, а леди Мария ответила очень любезно и впопад, и посему Джек удалился чрезвычайно довольный.