Виргинцы (книга 1)

Теккерей Уильям Мейкпис

– Боже милостивый! Так что же вы видели, Сэмпсон?
– воскликнул юноша.

– О нет, сэр! О поцелуях следует молчать. Я готов снова это повторить, - объявил капеллан.

Молодой человек покраснел еще больше.

– Ах, Сэмпсон, - вскричал он, - могу ли я... могу ли я довериться вам?

– Любезнейший сэр! Милейший, великодушнейший юноша! Вы ведь знаете, что я готов пролить за вас кровь моего сердца!
– восклицал капеллан, пожимая руку своего покровителя и возводя блестящие глаза к потолку.

– Ах, Сэмпсон, как я несчастен!

Послушайте, я тут играю в карты и пью вино, но только для того, чтобы рассеяться. Признаюсь вам, что в Каслвуде между некой особой и мной что-то произошло.

Капеллан присвистнул над рюмкой бордо,

– И от этого-то я и несчастен. Понимаете, если джентльмен дал слово, то, значит, он его дал и должен сдержать. Понимаете, я думал, что люблю ее, - да, и люблю очень сильно, потому что она милая, добрая, нежная и, кроме того, хорошенькая - настоящая красавица, но ведь вам известна разница в нашем возрасте, Сэмпсон. Подумайте, какая между нами разница в возрасте, Сэмпсон! Она не моложе моей матери!

– Которая вам этого никогда не простит.

– Я не позволю вмешиваться в мои дела! Ни госпоже Эсмонд, ни кому бы то ни было еще!
– воскликнул Гарри.
– Но понимаете, Сэмпсон, она, правда, немолода и... О, черт возьми! Зачем только тетушка сказала мне это!

– Но что?

– То, чего я не могу открыть никому, то, что причиняет мне невыносимые муки!

– Но не про... не про...
– Капеллан припомнил интрижку ее милости с французским учителем танцев и кое-какие другие историйки, бросавшие некоторую тень на ее репутацию, но вовремя умолк. Выть может, он выпил слишком мало и вино еще не успело расположить его к полной откровенности, а может быть, слишком много, я минута душевного благородства осталась уже позади.

– Да-да! Они все фальшивые - все до одного!
– возопил Гарри.

– Силы небесные, о чем это вы?
– осведомился его друг.

– Вот о чем, сударь, вот о чем!
– ответил Гарри, выбивая дробь на своих белоснежных зубах.
– Я не знал этого, когда делал ей предложение. Клянусь, не знал! Как это ужасно, как ужасно! Сколько мучительных ночей провел я из-за этого, Сэмпсон. У моего милого дедушки были вставные челюсти - их ему изготовил один француз в Чарлстоне, - и мы подглядывали, как они скалились в стакане с водой, а когда он их вынимал изо рта, щеки у него сразу западали... Мне и в голову не приходило, что у нее тоже...

– Но что, сэр?
– снова спросил капеллан.

– Черт побери, сударь! Разве вы не понимаете, что я говорю о зубах? сказал Гарри, стуча по столу.

– Но ведь их таких только два.

– А вам откуда это известно, сударь, черт побери?
– в ярости осведомился молодой человек.

– Я... от ее горничной. Ей выбило два зуба камнем, который, кроме того, немного рассек губу, и их пришлось заменить.

– Ах, Сэмпсон! Неужели вы хотите сказать что они не все поддельные? воскликнул юноша.

– Всего два, сэр. Во всяком случае, так говорила Пегги, а она выболтала бы всю подноготную и об остальных тридцати - они такие же настоящие, как ваши собственные зубы, а у вас зубы прекрасные.

– А ее волосы, Сэмпсон, они тоже настоящие?
– спросил молодой джентльмен,

– Они изумительны - это я могу подтвердить хоть под присягой. Ее милость может сидеть на них, а фигура у нее великолепна, казна белее снега, а сердце - добрейшее в мире, и я знаю.... то есть, я убежден, что оно полно вами, мистер Уорингтон.

– Ах, Сэмпсон! Пусть небо, пусть небо благословит вас! Какую тяжесть вы сняли с моей души этими... этими... ну, неважно! Ах, Сэм! Как счастлив... то есть... нет-нет, как я несчастлив! Она не моложе госпожи Эсмонд - черт побери, это так! Она не моложе моей матери! Неужели человек должен жениться на женщине, которая не моложе его матери? Это уж слишком, черт возьми! Да, слишком!
– И тут, как ни прискорбно, Гарри Эсмонд-Уорингтон, эсквайр из Каслвуда в Виргинии, вдруг расплакался. Видите ли, блаженная черта была пройдена уже несколько рюмок тому назад.

– Так, значит, вы не хотите жениться на ней?
– спросил капеллан.

– А вам-то что до этого, сударь? Я дал ей слово, а у Эсмонда - у виргинского Эсмонда, заметьте, мистер... как бишь вас?.. Сэмпсон... кроме его слова, нет ничего.

Мысль была, безусловно, благородной, но выразил ее Гарри несколько заплетающимся языком.

– Заметьте, я сказал "виргинский Эсмонд", - продолжал бедняга Гарри, назидательно поднимая палец.
– Я не говорю о здешней младшей ветви. Я не говорю о Уилле, который надул меня с лошадью, - я ему переломаю все кости. Леди Мария тут ни при чем... да благословит ее бог! И да благословит бог вас, Сэмпсон! Вы заслуживаете, чтобы вас сделали епископом, старина!

– Я полагаю, вы обменивались письмами?
– спросил Сэмпсон.

– Письмами! Черт возьми, она только и делает, что пишет мне письма. Чуть отведет меня в оконную нишу, и уже засовывает письмо мне за манжету. Письма - насмешили просто! Вот они, письма!
– И юноша бросил на стол бумажник с пачкой эпистол бедняжки Марии.

– Да, это письма, ничего не скажешь! Целая почтовая сумка!
– заметил капеллан.

– Но тот, кто посмеет коснуться их... будет убит... на месте!
– возопил Гарри, встал со стула и, пошатываясь, побрел за своей шпагой.

Обнажив ее, он притопнул ногой, сказал "ха-ха!" и сделал выпад, целясь в грудь мосье Барбо, ловко укрывшегося за спиной капеллана, который не на шутку встревожился. Я знаю, нашлось бы немало более интересных картин, чем те, которые мы посвящали Гарри в этом месяце, однако наш юноша, когда он со всклокоченными волосами метался по зале flamberge au vent {Со шпагой наголо (франц.).}, стараясь заколоть перепуганных трактирщика и капеллана, мог бы дать недурную пищу карандашу. Но увы, он споткнулся о табурет и был повержен в прах врагом, похитившим его рассудок. Эй, Гамбо! Помоги своему господину добраться до постели!