Виргинцы (книга 1)
Шрифт:
Однако Тео не желала соглашаться, что ее сестра дурочка, а напротив, считала ее чудом из чудес и твердо верила, что если есть на свете девушка, достойная руки любого принца в мире, то девушка эта - Этти.
– Ты, правда, иногда бываешь глупенькой, Этти, - сказала она.
– Но только когда сердишься на людей, которые хотят сделать тебе приятное, - вот как сегодня за чаем на мистера Уорингтона. Когда он с такой любезностью пригласил нас на свой бал, почему ты сказала, что не любишь ни музыку, ни танцы, ни чай? Ты ведь знаешь, что очень их любишь.
– Я сказала так, Тео, только чтобы досадить себе, позлить себя и наказать, как я того заслуживаю, душенька. А кроме того, неужели ты не понимаешь, что дурочка вроде меня способна делать только глупости? Знаешь, мне было приятно, когда он обиделся. Я подумала: "А! Вот я и сделала ему больно! Теперь он скажет, что Этти Ламберт - отвратительная злая ломака и ведьма. И это покажет ему, - и уж, во всяком
И тут, я полагаю, сестры заключают друг друга в объятия, а мать, услышав, что они разговаривают, стучит к ним в дверь и говорит:
– Дети, пора спать!
Глаза Тео быстро смыкаются, и она погружается в спокойный сон. Но бедная, бедная малютка Этти! Подумайте, как медленно ползут часы, а глаза девочки все еще широко открыты, и она мечется на постели, и боль новой раны не дает ей уснуть.
– Это бог, меня карает, - говорит она, - за то, что я плохо думала и говорила о нем. Но только за что меня карать? Я ведь только шутила. Я с самого начала знала, что он мне очень нравится, но я думала* что он нравится и Тео, а ради моей милой Тео я пожертвую чем угодно! Если бы она его любила, я и под пыткой не сказала бы ни слова, я бы даже раздобыла веревочную лестницу, чтобы помочь ей бежать с Гарри - непременно раздобыла бы, и нашла бы священника, который их обвенчал бы. А сама осталась бы совсем-совсем одна и стала бы заботиться о папеньке и маменьке и о деревенских бедняках, и читала бы сборники проповедей, хотя я их терпеть не могу, и умерла бы, не сказав ни слова, ни единого словечка... И теперь я скоро умру. Я знаю, что умру.
Но когда занимается заря, девочка крепко спит, прильнув к сестре, и на ее нежной раскрасневшейся щечке видны следы слез.
Все мы в ту или иную пору своей жизни играем с острыми инструментами, и без царапин дело не обходится. Сначала порез жжет и болит, и мы роняем нож и плачем, как маленькие обиженные дети - да мы и есть дети. Очень-очень редко какой-нибудь несчастливец, занявшись этой игрой, начисто отрезает себе голову или смертельно себя ранит, после чего тут же гибнет, и делу конец. Но - да смилуется над нами небо!
– многие люди неосторожно касались этих ardentes sagittas {Пылающих стрел (лат.).}, которые Любовь острит на своем точильном камне, и царапались о них, наносили себе раны, пронзали себя, покрывались с ног до головы настоящей татуировкой из рубцов и шрамов, а потом выздоравливали и чувствовали себя превосходно. Wir auch {Мы тоже (нем.).} вкусили das irdische Gluck {Земное счастье (нем.).}, мы также haben gelebt und... und so weiter {Пожили и... и так далее (нем.).}, чирикай свою предсмертную песню, нежная Текла! Зачахни и сгинь, бедная жертва слабых легких, раз тебе так этого хочется! Если бы ты, дорогая моя, протянула немного подольше, то, разочаровавшись в любви, уже не приплетала бы к этому гробовщика. Будем надеяться, что мисс Этти в ближайшее время не понадобится могильщик. Но пока, стоит ей проснуться, и вновь ее сердце исполнится мукой, которая дала ей несколько часов передышки, без сомнения, растрогавшись ее юностью и слезами.
^TГлава XXXIV,^U
в которой мистер Уорингтон угощает общество чаем и танцами
Наш молодой виргинец, радушный и любезный по натуре, щедро тративший легко полученные деньги, хотел доставить удовольствие своим провинциальным друзьям и в своей новой роли светского человека устроил для них в курзале бал, на который, по обычаю тех дней, пригласил и все общество, еще остававшееся на водах. В одной из комнат были расставлены карточные столы для тех, кто не мог провести вечер без этого занятия, которым столь самозабвенно увлекалась тогда вся Европа; в соседней комнате был сервирован ужин с обилием шампанского и прохладительных напитков; большая зала была отведена для танцев, каковому времяпрепровождению гости Гарри Уорингтона и предавались в строгом согласии с чинными обычаями наших предков. Право, не думаю, что это развлечение было очень уж веселым. Бал начинался с менуэтов, и два-три менуэта протанцевало такое же число пар. Открывали бал наиболее знатные девицы в собрании, и так как леди Мария была дочерью графа и самой знатной особой в зале (не считая леди Огасты Костыльри, но та сильно прихрамывала), то мистер Уорингтон протанцевал первый менуэт с кузиной, снискав своим изяществом одобрение всех присутствующих и намного превзойдя мистера Вулфа, который танцевал с мисс Лоутер. Проводив леди Марию на место, мистер Уорингтон попросил мисс Тео сделать ему честь пройтись с ним в следующем менуэте, который она с ним и протанцевала, краснея и сияя радостью, к восхищению своих родителей и злой досаде мисс Сутулби, дочери сэра Джона Сутулби из Липхука, питавшей твердую уверенность, что второй после леди Марии должна быть она. За менуэтами наступила очередь контрдансов под аккомпанемент арфы, скрипки и флажолета, которые, пристроившись на маленьком балкончике, весь вечер оглашали залу довольно заунывными звуками. Возьмите любой альбом старинной музыки, сыграйте какую-нибудь из этих пиес, и вы удивитесь, как люди прежде не замечали всей их меланхоличности. Но нет! Они любили, резвились, смеялись и ухаживали под этот тоскливый аккомпанемент. Среди этих мотивов не сыщется ни одного, в котором не было бы amari aliquid - привкуса печали. Быть может, разгадка в том, что они одряхлели, ушли в небытие, и их жалобные звуки доносятся к нам из царства теней, в котором они заключены вот уже столетие. Быть может, они, пока были живы, дышали истинной веселостью, и наши потомки, услышав...
– нет, не надо называть имен...
– услышав произведения неких маэстро, ныне весьма популярных, скажут только: "Боже мой! И эта музыка казалась нашим предкам веселой?"
За чаем мистер Уорингтон имел честь принимать герцогиню - воспетую любимцем полковника Ламберта мистером Прайором герцогиню Куинсберри. Однако, хотя герцогиня старательно поворачивалась спиной к присутствовавшей там некоей графине, громко смеялась, оглядывалась на нее через плечо и указывала в ее сторону веером, тем не менее все общество дефилировало, кланялось, заискивало, улыбалось и почтительно пятилось перед этой графиней, совсем не замечая ее светлости герцогини Куинсберри, ее шуточек, веера и надменных взглядов. Ведь графиня эта была графиня Ярмут-Вальмоден, та дама, которую изволил осыпать милостями его величество Георг II, король Великобритании, Франции и Ирландии, Защитник Веры. Утром в этот день она встретила Гарри Уорингтона на Променаде и обласкала молодого виргинца. Она сказала, что вечером они непременно сыграют в карты, и подслеповатый полковник Бельмонсон, вообразивший, будто приглашение относится к нему, склонился в почтительнейшем поклоне. "Фстор! Фстор!
– объявила английская и ганноверская графиня.
– Я не фам сказаль, а молодому фиргинцу". И присутствующие принялись поздравлять юношу. А вечером все гости, - несомненно, в доказательство своих верноподданнических чувств, - толпились вокруг леди Ярмут: и лорд Бамборо, мечтавший быть ее партнером в кадрили, и леди Бланш Пендрагон, это воплощение добродетели, и лорд Ланселот Квинтен, этот безупречнейший и доблестнейший рыцарь, и настоятель собора в Илинге, этот прославленный проповедник и святейшей жизни человек, а также еще множество благородных джентльменов, вельмож, генералов, полковников, знатнейших дам и девиц угодливо ловили ее улыбку и готовы были по первому знаку броситься вперед, чтобы занять место за ее карточным столом. Леди Мария ухаживала за дамой из Ганновера с кроткой почтительностью, а госпожа де Бернштейн была с ней чрезвычайно учтива и любезна.
Поклон Гарри был не более глубок, чем того требовали законы гостеприимства, но тем не менее мисс Этти сочла за благо вознегодовать. Когда настала ее очередь танцевать с Гарри, она не сказала своему партнеру почти ни слова, не нарушив этого обета молчания в тогда, когда он проводил ее в залу, где был сервирован ужин. По пути туда им пришлось пройти мимо карточного стола госпожи Вальмоден, в она, благодушно окликнув своего хозяина, осведомилась, "люпит ли эта тушенька танцен".
– Благодарю вас, ваше сиятельство, но я не люблю танцен и не люблю играть в карты, - ответила мисс Этти, вскинув головку, сделала книксен и гордо удалилась от стола графини.
Мистер Уорингтон был глубоко оскорблен. Насмешки младших по адресу старших возмущали его, неуважение к нему в его роли хозяина причиняло ему боль. Сам он был безыскусственно учтив со всеми, не и от всех ожидал равной учтивости. Этти прекрасно понимала, что обижает его, и, косясь на своего кавалера уголком глаза, отлично замечала, как его лицо краснеет от досады; но тем не менее она попыталась изобразить невинную улыбку и, подойдя к буфету, на котором были расставлены закуски, сказала простодушно:
– Что за ужасная вульгарная старуха. Не правда ли?
– Какая старуха?
– спросил молодой человек.
– Эта немка... леди Ярмут, перед которой склоняются и лебезят все мужчины.
– Ее сиятельство была очень добра со мной, - угрюмо ответил Гарри. Можно положить вам этого торта?
– И вы ей тоже отвешивали поклоны! У вас такой вид, словно этот негус очень невкусен, - невинно продолжала мисс Этти.
– Он не слишком удачен, - сказал Гарри, сделав судорожный глоток.
– И торт тоже! В него положено несвежее яйцо!
– воскликнула мисс Ламберт.
– Мне очень жаль, Эстер, что и угощение и общество вам не нравятся! сказал бедняга Гарри.
– Да, конечно, но вы, наверное, тут ничего не могли поделать! воскликнула юная девица, вскидывая кудрявую головку.
Мистер Уорингтон застонал про себя - а может быть, и вслух - и стиснул зубы и кулаки. Хорошенький палач продолжал как ни в чем не бывало:
– У вас, кажется, дурное настроение? Не пойти ли нам к маменьке?