Виргинцы (книга 1)

Теккерей Уильям Мейкпис

И полковник уже собрался распроститься с Гарри, но молодой человек проводил его по лестнице и заявил, что непременно хочет проститься с милой миссис Ламберт и с барышнями.

Однако вместо того, чтобы сразу отправиться к жилищу полковника, они свернули на луг, и мистер Сэмпсон, следивший за ними из окна комнаты Гарри, увидел, что они ведут какой-то серьезный разговор. Сперва мистер Ламберт улыбался с несколько лукавым видом. Затем он вдруг всплеснул руками и сделал еще несколько жестов, выражавших удивление и озабоченность.

– Мальчик ему во всем признался, - сказал себе капеллан.

Когда час спустя мистер Уорингтон вернулся домой, его преподобие усердно занимался сочинением проповеди. Лицо Гарри было мрачным и грустным; он швырнул шляпу в сторону, кинулся в кресло, и с его губ сорвалось что-то весьма напоминавшее проклятие.

–

Значит, барышни отбывают и сердце наше печалуется?
– осведомился капеллан, отрываясь от своей рукописи.

– Сердце!
– насмешливо повторил Гарри.

– Какой же из барышень принадлежит победа, сэр? Мне казалось, что взор младшей следовал за вами на вашем балу повсюду.

– Маленькая чертовка!
– вспылил Гарри.
– С какой стати она без конца говорит мне дерзости? Ведет себя со мной, словно я дурак!

– Мужчина не бывает дураком в глазах женщины, - ответил автор проповеди.

– Разве, ваше преподобие?
– И Гарри пробормотал еще несколько нехороших слов, указывавших на душевное смятение.

– Кстати, есть ли какие-нибудь новости о вашей потере?
– несколько минут спустя спросил капеллан, вновь отрываясь от рукописи.

Гарри ответил: "Нет!" - сопроводив отрицание словом, которое я ни за что на свете не решился бы напечатать.

– Я начинаю думать, сэр, что в этом бумажнике было больше денег, чем вы готовы признать. Ах, если бы их нашел я!

– В нем были банкноты, - угрюмо отозвался Гарри, - и... и бумаги, которые мне очень не хотелось бы потерять. Куда он мог деваться? Он был со мной, когда мы обедали вместе.

– Я видел, как вы положили его в карман!
– воскликнул капеллан.
– Я видел, как вы вынули его, расплачиваясь в лавке за золотой наперсток и рабочую шкатулку для одной из ваших барышень. Конечно, сэр, вы справлялись там?

– Конечно, справлялся, - ответил мистер Уорингтон, погружаясь в меланхолию.

– В постель вас уложил Гамбо, - во всяком случае, если мне не изменяет память. Я сам был в таком состоянии, что почти ничего не помню. А можно доверять чернокожим, сэр?

– Я доверю ему хоть мою голову. Мою голову?
– с горьким вздохом произнес мистер Уорингтон.
– Себе я ее доверить не могу.

– Подумать только, что человек сам впускает в свой рот врага, который крадет его разум!

– Враг - это вы верно сказали, капеллан. Черт побери, я готов дать обет не пить больше ни капли. Когда человек пьян, он способен наговорить что угодно!

Капеллан засмеялся.

– Ну, вы, сэр, умеете молчать!
– сказал он.

И действительно, в последние дни, когда бесхитростный Сэмпсон случайно заговаривал о потерянном бумажнике своего патрона, никакое количество вина не могло развязать язык мистера Уорингтона.

– Итак, эти деревенские нимфы отбыли, сэр? Или отбывают?
– спросил капеллан.
– Очень миленькие простушки, но, право же, маменька - самая красивая из них трех. По моему мнению, женщина в тридцать пять лет или около того - это женщина в самом расцвете. А вы что скажете, сэр?

Мистер Уорингтон смерил священника сердитым взглядом.

– Черт бы побрал всех женщин! Вот что я скажу, - пробормотал юный женоненавистник. Такое непохвальное желание должно, разумеется, уронить его в глазах каждого здравомыслящего человека.

^TГлава XXXV^U

Силки и ловушки

Без сомнения, наш добрый полковник посоветовался со своей добрейшей супругой, и они решили как можно скорее увезти свою малютку Этти подальше от пленившего ее молодого человека. От недуга, подобного тому, который, как считалось, томил бедняжку, мужчины частенько вылечиваются с помощью разлуки и дальних расстояний; но женщин, мне кажется, разлука исцеляет не столь легко. Они уезжают очень далеко и очень надолго, но упрямая болезнь не проходит вопреки самым большим расстояниям и перемене мест. Вы можете бить их, осыпать бранью, пытать, оскорблять - и все же эти беспомощные создания останутся верны своему заблуждению. Более того, внимательные наблюдения и вдумчивое исследование этого предмета позволяют мне сделать вывод, что обеспечить неизменную преданность и обожание прекрасных спутниц наших жизней надежней всего можно, пуская в ход чуточку дурного обхождения вперемешку с бодрящими дозами рукоприкладства, а в качестве постоянной здоровой диеты освежающее и неизменное небрежение. Изредка давайте ложечку-другую любви и доброты, однако не каждый день и пореже, ибо это лекарство от частого приема утрачивает силу. Очаровательные создания, которые наиболее равнодушны к своим мужьям, - это, как правило, те, кто перекормлен пастилой и леденцами Любви. Я видывал, как избалованная юная красавица зевала в лицо обожающему супругу, предпочитая беседы и petit soins {Ухаживания (франц.).} тупого болвана, а с другой стороны, я видел, как Хлоя (в которую Стрефон швырнул утром сапожным рожком, а может быть, выругал за обедом в присутствии слуг) вечером, когда он благодушествует, сладко вздремнув после бутылки хорошего вина, робко ластится к нему, гладит его по голове, играет его любимые песенки, и когда старый Джон, дворецкий, или старая Мэри, горничная, входят со свечами для спальни, она гордо оглядывается на них, словно говоря: "Поглядите, Джон, как добр мой любимый Генри!" Так делайте же вашу игру, господа! Есть путь уговоров, нежности, обожания, когда вы давно уже под башмаком, а Луиза холодна с вами и томится от скуки. И есть мужественная, эгоистичная, беспроигрышная система - когда она прибегает на ваш свист, ходит на задних лапках, хорошо знает своего хозяина, резвится вокруг него, ласково трется о его колени и "лижет занесенную руку" - руку, занесенную для ее же пользы, как (я цитирую по памяти) тонко замечает мистер Поп. Что любил повторять светлой памяти О'Коннел, которому благодарная страна воздвигла такой великолепный памятник? "Прирожденные рабы, - говаривал он, - ужель не знаете, что тот, кто хочет быть свободным, сам должен нанести удар?" Разумеется, так оно и есть - и в политике и у домашнего очага. Так беритесь же за дубины, мои порабощенные, угнетенные друзья!

Эти замечания доставят удовольствие женщинам, так как они любят юмор и понимают иронию, и меня не удивит, если юный Грабстрит, подвизающийся в грошовых листках и снабжающий их описаниями господ, с которыми он встречается в своих "клубах", объявит: "А что я вам говорил! Он советует бить женщин! У него нет душевного благородства! У него нет сердца!" Нету, нету, почтеннейший юный Грабстрит! Точно так же, как у вас нет ушей. Дражайшие дамы! Уверяю вас, все вышесказанное говорилось не всерьез - я вовсе не советую бить вас, а раз вы не понимаете самых простых шуток, то разрешите без обиняков сказать вам, что я считаю ваш пол в сто раз более способным любить и хранить верность, чем наш.

И что пользы родителям Этти увозить ее домой, если малютка твердо намерена питать к отсутствующему Гарри те же чувства, какие она питала к Гарри присутствующему? Почему прежде, чем Клецка и Бочонок будут запряжены, не позволить ей увидеться с ним и сказать: "До свидания, Гарри! Вчера вечером я была очень своевольной и капризной, а вы были очень добры со мной. Так до свидания, Гарри!" Она не выкажет особого волнения - она так стыдится своей тайны, что не выдаст ее. А Гарри слишком занят своими мыслями, чтобы самому о ней догадаться. Он и не подозревает, какое горе кроется за взглядами Этти и прячется за невинным лукавством ее юных улыбок. Быть может, и его самого томит какая-то тягостная тайна. Он расстанется с Этти спокойно и будет воображать, что она с радостью возвращается к своей музыке, к своим цыплятам и цветам.

Он даже не поехал верхом проводить своих друзей. На этот день он был куда-то приглашен, а когда вернулся, семейство Ламберт уже покинуло Танбридж-Уэлз. Окна их комнат были распахнуты, а карточка в одном из них извещала, что комнаты эти вновь сдаются внаем. Быть может, вид этих опустелых комнат, где еще столь недавно ему улыбались дружеские лица, навеял мимолетную грусть на нашего молодого джентльмена, но в четыре часа он уже обедает в "Белом Коне" и грозно требует бутылку вина. Бедняжка Эстер примерно в этот час, когда Ламберты остановятся на ночь у своих уэстеремских друзей, будет через силу пить чай. Утром розы юности не распустятся на ее щеках, а под глазами у нее лягут черные круги. Во всем виновата гроза, ночь была такой душной, она не могла уснуть, завтра, когда они вернутся домой, она совсем оправится. И они приезжают домой. Вот ворота, у которых он упал с лошади. Вот кровать, на которой он лежал, кресло, в котором он сидел, сколько веков миновало с тех пор! Какая пропасть легла между нынешним днем и минувшим! Что это за девочка сзывает там своих цыплят и поливает розы? Неужели эта девчушка и она - одна и та же Эстер Ламберт? Да ведь теперь она гораздо старше Тео - а Тео всегда была старше своего возраста, такой спокойной и разумной. Но за одну-две ночи Эстер прожила - о, долгие, долгие годы! Как и многие другие, - и ни мак, и ни мандрагора уже не подарят им того сладкого сна, какой они вкушали еще вчера.