Виртуоз
Шрифт:
На окраине села слышалась стрельба. На центральной площади с небольшой каменной церковью толпились вооруженные ополченцы. На траве, у церковной стены, лежали убитые в камуфляже. Человек с завязанными руками, в пятнистой форме, с разбитым в кровь усатым лицом, стоял у стены под дулом автомата. Механик нажал на газ, стремясь поскорее проскочить скопленье людей, вырваться из села и продолжить скоростной марш. Но Алексей крикнул в глубину люка:
— Стой! — И, поворачиваясь к удивленному комбату, резко, почти командирским тоном, повторил: — Надо встать на минуту!
Колонна застыла на площади, разбрасывая по сторонам синие выхлопы. Алексей соскочил, пошел к церкви. Комбат, держа автомат, и несколько вооруженных солдат проследовали за ними.
— Что за дела? — спросил комбат, косясь на убитых, обращаясь к осетину. У того было длинное фиолетовое лицо, маленькая шапочка,
— Дела такие, что грузин к стенке ставим, — дерзко ответил осетин, недовольный вторжением. Другие осетины, все с оружием, сомкнулись вокруг говорящего. — Они наших жен насилуют, детей убивают. В плен не берем, к стенке ставим.
Алексею показался знакомым человек, обморочно прислонившийся к церковной стене, подле которой, в траве, лежали его расстрелянные товарищи. Сквозь текущую кровь, слипшиеся от слез и слюны усы, в сером, небритом лице ожидающего смерти грузина он вдруг узнал удалого джигита, танцевавшего перед ним и Мариной в ресторанчике у Мамы Зои. Пел, ликовал, улыбался румяным ртом, лихо и весело были закручены его молодые усики. Горели светильники на подносе, шипело раскаленное мясо, и джигит, ловко подскочив, упал на одно колено, воскликнув: «Да будет с вами счастье во веки веков!» Теперь, избитый в кровь, он в ужасе смотрел на лысый, побелевший ствол автомата в руках беспощадного врага.
— Отпустите его. Мы его забираем с собой, — сказал Алексей.
— Что?— вскинулся на него длинноволосый, поведя автоматом, как хищник, у которого отбирают захваченную в сватке добычу.
— Он пленный. Мы его забираем с собой, — повторил Алексей. Майор и солдаты с удивленьем на него посмотрели.
— А ты кто такой? — наливаясь бешенством, произнес осетин. — Ты кто такой, мне скажи!
— Я — Царь, — почти шепотом, глухо, с комком подступав шего душного гнева, сказал Алексей. И такие сжатые, беспощадные и страшные были его глаза, что осетин вдруг осекся. Сделал рукой артистический взмах: — Бери его, если тебе нужен грузин. Мы себе еще лучше найдем. Они здесь, как зайцы, прыгают. — Что– то глумливо буркнул своим товарищам, и все они гурьбой, помахивая автоматами, двинулись по улице, скрываясь за церковью.
Алексей развязывал пленному руки, освобождая от веревки взбухшие, посиневшие запястья.
— Что с ним делать? — недовольно спросил комбат.
— Отвезем километров на пять и выпустим.
— А он опять воевать пойдет.
— Не пойду воевать, конец войне, — не веря в свое спасение, слезно возопил грузин. — Мы оружие побросали, шли по домам. Они нас стреляли.
Его привели к машине, затолкали в десантное отделение, набитое солдатами. Скрючившись, он притулился на железном днище. Колонна рванулась. Уйдя далеко за село, погрузилась в низину, поросшую мелколесьем. Остановилась. Алексей спрыгнул, отворил бронированные двери в корме, выпустил грузина.
— Здесь пусто. Можете идти, — смотрел на него, ожидая, что тот вспомнит его среди ресторанных огней и музыки счастливого московского вечера. Но тот не вспомнил. Поклонился, схватил его руку и поцеловал. Быстро зашагал, зашуршал по сухой траве, побежал, скрываясь в придорожной дубраве.
Колонна летела дальше. Двадцать машин, похожих на топорики, прорубались к Гори.
Они уже пересекли границу Южной Осетии, и теперь их окружали грузинские горы, невысокие и лесистые, без снежных вершин. Проезжая села и возделанные на склонах сады, они застигали врасплох сборщиков яблок и персиков, груш и мандарин. Женщины, отряхивающие деревья, прислонившие к стволам легкие лестницы, с изумлением оглядывались на гусеничные машины с русскими десантниками. Переговаривались, подзывали пожилых, в линялых шляпах мужчин. Те вглядывались из-под коричневых ладоней, испуганно вскрикивали, и женщины, чуть не падая с лестниц, убегали, оставляя полные плодов корзины и ящики. В нескольких местах они подвергались автоматному обстрелу, и Алексей слышал, как неприятно и звонко чмокнула пуля в борт машины. Сразу из нескольких машин хлестнули пулеметы, срезая ветки яблонь, осыпая красно-золотые плоды. В одном месте по колонне ударил гранатомет, попал в каток, повредив ходовую часть. И пока десяток пулеметов обрабатывали обочину, поджигая сухую траву, подбитая машина была взята на буксир и, натягивая трос, катилась в хвосте колонны. Разведгруппа, рыскающая по окрестностям, обнаружила на железнодорожной станции склад грузинских боеприпасов. Боевые машины с ходу ворвались на товарные площадки, стреляли из пушек по складским помещениям,
У горной речки был сделан привал. Оставив раскаленные, покрытые мучнистой пылью машины, солдаты пили, окуная губы в ледяную воду. Раздевались догола, кидаясь в мелкую, обжигающую реку, с визгом, гоготом, поднимая солнечные брызги. Алексей смотрел на молодые, окруженные радугами и фонтанами брызг тела. Прошел вверх по реке, где не было поднятой солдатами мути. Сквозь синеватую от холода воду просвечивала разноцветная галька, скользили серые тени рыб. Они были неуловимы, мгновенно отлетали в сторону, растворяясь среди рябых камней. И снова возникали, колыхали хвостами, балансируя в потоке, едва заметные, в легких крапинках. На берег прилетала малая птичка с голубой грудкой, раскачивалась на хрупких ножках, тонко посвистывала. Буравила Алексея крохотным глазком, словно решала, улететь ей или остаться. Алексей, после чудовищных взрывов и свирепого воя моторов, радовался целомудренной красоте горной реки, в которой обитали Божьи создания, на берег которой прилетела крохотная райская птичка. Он чувствовал к ним молитвенное бережение, нежное обожание, робкое благоговение. Испытывал благодарность Творцу, который пожелал соединить их на берегу безымянной речки, чтобы они ощутили неразделимую, сотворившую их всех любовь.
— По машинам! — донеслось сквозь деревья, и Алексей потянулся на этот крик, не успев до конца насладиться дарованным ему ощущением.
Они продолжали рейд к Гори, избегая шоссейных дорог, виляя проселками, обходя стороной населенные пункты, где протекала не потревоженная войной, не замутненная страхами жизнь. Струились высокие тихие дымы, обирались сады, кипел в давильнях под танцующими, стучащими пятками фиолетовый виноградный сок.
Они мчались по грунтовой дороге, соединявшей две кудрявые зеленые горы. Дорога напоминала насыпь, длинная и прямая, так что Алексею с головной машины была видна вся колонна, растянувшаяся солнечным пыльным шлейфом. В сторону от дороги, полого и далеко снижался склон, золотисто-коричневый, в сухих травах, с темными копнами, испятнавшими шелковистую долину. Колонна встала, дожидаясь отставшую, волочившуюся на буксире машину. Было тихо и солнечно. Над горами, отбрасывая тени, стояли неподвижные белые облака. Было так тихо, что слышалось постанывание утомленного работой железа и нежный стрекот кузнечиков, в изобилии населявших нагретую солнцем обочину. Алексей вслушивался в этот мирный, блаженный стрекот, напоминавший безмятежное детство. Стрекот затихал и усиливался, удалялся вдоль дороги и опять возвращался, наполнял всю солнечную золотистую долину вплоть до синих теней, застывших у далекой горы. Прапорщик с рябым лицом и узкими, глядящими против солнца глазами, потянулся вперед заостренными плечами и тихо выдохнул:
— Танки!
— Где? — встрепенулся комбат.
— Вон, — прапорщик вытянул тощий палец, указывая в солнечную пустоту долины.
— Бинокль сюда! — крикнул в люк комбат. Водил тяжелым полевым биноклем, направляя окуляры на коричневый шелк долины, на сгустившуюся синь перелесков, на темные, шахматно расставленные копны. Алексей слепо водил глазами, щурясь от лучей, от бесчисленных блестящих стеблей травы, от хрупко — стеклянных, проносящихся паутинок. И вдруг увидел танки. Они были далеко, под цвет земли, грязно-пятнистые, глиняно-желтые. Медленно выдвигались из перелесков, наполняя долину металлическим стрекотом, и казалось, это сдвинулись с места копны, — такие же округлые, выгоревшие, не меняя свой шахматный порядок.
— Грузины! Нам конец! — панически, сглатывая слюну, произнес комбат. — Расстреляют нас, как на стрельбище. Против их пушек наши — слабее рогаток. Наша броня для них, как бумага! — Одолевая минутное безволие, уже хрипел в шлемофон: — Командирам рот! На левом фланге — танки противника! Людей из-под брони! Рассредоточить в складках местности! Гранатометы к бою!
По всей колонне залязгали кормовые двери. Десантники кубарем выкатывались из машин, рассыпались по другую сторону дороги, растворялись в траве. Кое-где из травяных метелок выглядывали солдатские лица, зеленели трубы гранатометов. Комбат перебегал среди лежащих солдат, выстраивая рубеж обороны.