Виртуоз
Шрифт:
— Тогда я поеду один.
Он смотрел на нее, лежащую рядом. Ее нагота была ослепительной и целомудренной, как у тех, кто, не ведая своей наготы, нежится на отмелях теплых морей, дремлет на первозданных цветах, качается в гамаках, сотканных из душистых стеблей. Она лежала на покрывале, на большом шелковистом цветке, и солнце из-за шторы золотило рассыпанные волосы. Окруженные светящейся кромкой, дышали ее полуоткрытые губы. Мочка уха, просвечивая, казалась сочной ягодой. Немигающие глаза чуть прищурились, и в них таинственно, влажно мерцали зеленые капли. Белые груди были окружены мягкими голубоватыми тенями, и над каждым соском горел крохотный нимб. Дышащий живот был залит ровным светом, и в ложбинке пупка притаилась смуглая тень. Золотистый лобок казался солнечным зайчиком. Длинные
— Люблю, — говорил он неслышно, — любовь моя.
— Чувствую, как ты смотришь, — сказала она. — Знаешь, о чем я думаю?
— О чем, моя прелесть?
— Ты поедешь в некое царство, в тридесятое государство добывать свою «Райскую Правду». На Урал, к Хозяйке Медной горы. Она подарит тебе малахитовый ларец, в нем перевязанный лентой свиток, а на этом свистке, среди волшебных птиц и дивных цветов, рукописными буквами записана «Райская Правда». Когда вернешься, обещай мне исполнить мое желание.
— Какое желание?
— Мы поедем с тобой в Петербург. Вдвоем, никому не сказав. Это город русских царей, подлинная столица Империи. Я так люблю этот город, так много с ним связано. Покажу тебе любимые дворцы, любимые решетки, сады. Покажу тебе место у Эрмитажа, на набережной, где на сиреневой волнистой Неве трепещет золотая игла, будто плывет золотистый рыбий косяк. Погуляем вдоль Мойки и поклонимся янтарному особняку Пушкина и оранжевым конногвардейским казармам. Пройдем по Марсову полю и полюбуемся Михайловским замком среди густых дубов и кленов. Покажу тебе ампирную церковь, у которой ограда построена из трофейных турецких пушек, скованных цепями. Побываем в Русском музее, у моего любимого Врубеля, Серова, Петрова-Водкина. И, конечно же, восхитимся помпезным, ало-золотым, имперским «Государственным советом». Мне кажется, ты многое узнаешь и вспомнишь своей родовой памятью. Город, который построили твои предки. Где совершалось столько великих деяний и темных преступлений, где обитает русская слава и русский позор. Тебе покажется, что мы уже бывали здесь прежде. Гуляли по набережным и проспектам.
— «В Петербурге мы сойдемся снова, будто солнце мы похоронили в нем…» — тихо загудели, заволновались в нем вещие слова.
— «И блаженное бессмысленное слово в первый раз произнесем…»— вторила она, поймав с полуслова гудящую музыку стиха.
— Хочу произнести тебе блаженное слово, — сказал он, положив ее пальцы себе на глаза.
— Какое?
— Ты услышишь меня?
— Услышу.
— Я люблю тебя. Ты станешь моей женой. Это и есть блаженное слово, которое я хотел произнести.
Она молчала. Сквозь ее пальцы ему на лицо сочилось солнце, будто лилась позолота.
— Ты хочешь сказать, что я буду царицей?
— Ты будешь царицей и матерью моих детей. У нас родятся четыре прекрасные дочери Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия. И младший сын Алексей. И у всех у нас будет жизнь, счастливая, исполненная любви и благоденствия. Нас минует тот ужасный подвал в Ипатьевском доме и та страшная, кромешная Ганина яма. Потому что я добуду «Формулу Рая», тот свиток с волшебными буквицами. Мое царствование будет основано на завещанной «Формуле Рая», на «Райской Правде», которая не позволит пулям вылететь из ужасных ночных револьверов, убивших царских мучеников. Пули больше не будут жужжать вокруг нас.
— Вокруг нас будут жужжать бронзовые летние жуки, садиться в белые пахучие цветы. И золотые шмели, которыми будет полна клумба под окнами нашего дома в Царском Селе. Так и будет, мой милый.
Она целовала его плечо, касалась губами груди, скользяще и нежно гладила его вздрагивающий живот. И он снова качался на больших деревянных качелях, летал между двух поскрипывающих столбов. Вниз — и открывался зеленый травяной косогор, недвижное озеро, тонкий серебряный след от плывущей лодки. Вверх — и высокое небо с белым облаком и семейством парящих ястребов. Вниз — и кто-то идет
Уже в сумерках она устало поднялась из постели. Босиком, белея спиной, пошла в коридор, подбирая разбросанную по квартире одежду. Появилась опять, в легком плаще с пояском, стоя в дверях на высоких каблуках.
— Не поднимайся, мой милый.
Было слышно, как стукнула дверь, закрутилось колесо, поплыла вниз кабинка лифта. Она удалялась, растворяясь в огромном вечернем городе.
Он остался лежать на покрывале. Касался пальцами шелковистых лепестков цветка. Чувствовал запах ее духов. Блаженно улыбался.
Ромул не находил себе места в ночных покоях «Дома Виардо». Его мучило искушение применить к заговорщикам последнее средство. Обратиться к верным войскам. Объявить в Москве и нескольких городах России военное положение. Арестовать заговорщиков и тем самым сорвать коварные планы Рема, желавшего восстановить в России монархию. Посадить на престол слабоумного, безвольного провинциала, стать его регентом, сохранить за собой реальную власть на неограниченный срок, оттесняя его, Ромула, навсегда из политики. Военное положение предполагало арест Рема и слабоумного самозванца, изменников-министров и, конечно же, главного предателя — Виртуоза, обманщика и лжеца, игравшего в заговоре «первую скрипку». Однако столь решительному шагу должно было предшествовать обращение к народу. Его мог бы написать для Ромула красноречивый журналист Натанзон, пылкий и убедительный, если бы давно не переметнулся на сторону Рема, забыв прежнего благодетеля. Его могли бы заменить искусные мастера слова, писатели Сорокин или Пелевин, Быков или Ерофеев, если бы они отказались использовать в тексте матерные слова.
В этом обращении следовало рассказать народу о баснословных суммах на иностранных счетах Рема. О его замках в Швейцарских Альпах, средневековых виллах на Лазурном Берегу, о богатых дворцах в предместьях Лондона. Была бы уместна оперативная съемка его похождений в закрытых клубах Сардинии, участие в оргиях на яхтах в Тирренском море, те замечательные кадры, где Рем забавляется в бассейне с мулатками и дрессированными дельфинами. Пусть народ узнает, как Рем, в угоду Америке, саботирует перевооружение армии, тормозит испытание ракетного комплекса «Порыв», распиливает на металлолом стратегические лодки, способные нести баллистические ракеты. Пусть люди ужаснутся его тайному сговору с Америкой, по которому под контроль американцам переходит российский ядерный комплекс. Послание расскажет об остановленном «монархическом перевороте» в России, о самозванце, который намеревался подарить американцам нефтяные и газоносные месторождения Сибири, отделить от России Северный Кавказ, превратить страну в рыхлую конфедерацию. В том же обращении будет объявлено о начале долгожданного Русского Развития, о триллионах рублей, которые он, Виктор Долголетов, направляет на строительство дорог и университетов, медицинских центров и агрогородов, уникальных заводов с технологиями двадцать первого века. Это послание он зачитает по центральным каналам телевидения в момент, когда в Москве начнутся аресты.
Но эти соблазнительные планы прерывала пугливая мысль о судьбе ГКЧП, о провалившихся путчистах, посаженных за решетку. Мысль о тюрьме, о камере, о параше и нарах была невыносима. К тому же, вспоминалось предсказание старца, согласно которому правитель России, то есть президент Игнатий Лампадников, будет убит. И предсказанный срок приближался. Так стоило ли торопить события?
Ромул мучился, нервничал, не раз наливал в хрустальный стакан золотистый хеннесси. Пока вдруг не услышал на другой половине дома пленительный и сладостный голос Полины Виардо. Она пела итальянскую арию. Голос то возносился в необъятные небеса, где обитали не ведающие печалей ангелы. То ниспадал на грешную землю, где мучилась в ревности и безответной любви человеческая душа. Душа его, Ромула.