Виртуоз

Проханов Александр Андреевич

— Пашку моего отдайте! Пашку мне! Пашку хочу! Мне мужик нужен. Не могу без мужика. Пашка ночью ко мне приходил, имел меня много раз, — она хваталась за голые груди, валяла их из стороны в сторону, и они, как кули несвежего теста, переваливались, издавая хлюпающий звук. Увидела Алексея. Подняла на него водянистые безбровые глаза. Растворила слюнявый, беззубый рот: — Паша пришел! Пашка мой! Иди сюда, Пашка, ложись на меня! Скорей, Пашуня, ложись, — она тяжело, с сиплым выдохом завалилась на кровать. Раздвинула отечные ноги. Стала скрести себя по расцарапанному животу, колыхать складками жира, терла пах, бесстыдно топорщила блеклые рыжеватые волосы. — Давай, Пашка, ложись!

Алексею стало гадливо и страшно от ее животных ужимок, нетерпеливой похоти, отвратительной наготы.

—

Это не Паша, — доктор заботливо прикрывал ее одеялом. — Ты, Валюша, успокойся. Сейчас лекарства дадут. Поспишь немного.

— Пашку хочу! — Женщина слезливо выла, двигала под одеялом ногами, высовывала уродливую, с костяными ногтями стопу.

На соседней кровати сидела полураздетая старуха — седые, свалявшиеся волосы, сутулые, под несвежей рубахой плечи, длинные, пустые, с почернелыми сосками груди, дряблый живот с морщиной пупка, изуродованные старостью ноги в при спущенных чулках, непрерывно шевелящиеся, болезненно распухшие пальцы. Она то и дело хваталась за живот, гладила смор щенную кожу:

— Меня нельзя бить, я беременная. Мне молочко пить надо и кушать больше. Он кушать хочет и меня теребит. Мне простыночки принести обещались, а сами не несут. Со мной сидеть надо, а то не равен час, ночью рожу. Кого рожу, не покажу. От кого рожу, не скажу. Будет Васенька румяненький, ручки беленькие, ножки быстренькие. Мама Васеньку будет любить, молочком будет поить. Ах, ты мой масенький, мой сладенький, да какой же ты у меня красивенький!

Старуха гладила живот, улыбалась мокрыми деснами с одиноким желтым зубом. Ее молочные железы давно истлели, как пустая ботва. Ее чрево ссохлось, как сухое дупло. Но она казалась себе цветущей и млечной, исполненной соками материнства, источала нежность и любовь к готовому родиться чаду.

— Меня нельзя бить, я беременная, — повторила она, когда Алексей к ней приблизился.

— Никто вас пальцем не тронет, Анна Ефимовна, — доктор погладил ее по седой голове. — Здесь вас любят, заботятся.

— Мне бы молочка принести. Васенька молочка попить хочет, — ответила старуха, успокаиваясь от прикосновения доктора.

На третьей кровати сидела женщина средних лет с тонким нервным лицом, гордым носом, с красивыми, искусанными в кровь губами. В ее блестящих черных волосах начинала сквозить седина. На тонких пальцах сияло кольцо с изумрудом. Ее больничный халат был ветхим, но под ним белела отороченная кружевами рубаха. Когда к ней приблизился доктор, она схватила его руку и умоляюще, страстно заговорила:

— Прошу вас, отпустите меня! Мне нужно срочно послать телеграмму! Москва, Кремль, Президенту Виктору Долголетову! Это неотложно! Он ждет!

— Елена Викторовна, дорогая, у нас теперь другой президент, — ласково урезонивал ее медик. — Наш президент — Артур Игнатович Лампадников.

— Да нет же, уверяю вас. Наш Президент Виктор Викторович Долголетов. Он меня ищет, ждет. Хочет на мне жениться!

— Но ведь он женат, Елена Викторовна. Когда он был Президентом, мы все видели его «первую леди».

— Да какая она «первая леди»! Разве она пара ему? Мещанки! Как одевается, какую носит прическу, а как тускло, неинтересно говорит! Он любит только меня. Он меня ищет. Я должна дать знать, что я здесь, что я готова выйти за него замуж.

Доктор ласково, тихо кивал, и женщина, увидев сочувствие, сострадание в глазах Алексея, обратилась к нему, отбрасывая назад свои черные волосы, поднимая к нему измученное красивое лицо:

— Видите ли, их было двое, Артур и Виктор, в Петербурге. И оба меня любили. Прекрасные молодые люди, настоящие аристократы. Мы вместе ходили в Русский музей, в Филармонию, на литературные вечера. Они состязались друг с другом в остроумии, посвящали мне стихи, дарили подарки. Виктор в мою честь кинулся в Неву около Эрмитажа, переплыл и вышел на сушу у Петропавловской крепости, когда ударила пушка. Артур занимался в аэроклубе и в день моего рождения на маленьком самолете пролетел под Троицким мостом. Оба сделали мне предложение, но я любила Виктора. В старинной квартире на Васильевском острове я ему отдалась, и это была самая прекрасная ночь в моей жизни. Из окна

была видна осенняя ночная Нева, на ней стояли военные корабли, усыпанные бриллиантовыми огнями. Они отражались в черной воде, и я смотрела на их отражения и думала, что мы больше никогда не расстанемся. Но Виктор был разведчиком. Он получил от начальства важное задание. Уезжая за границу, сказал: «Любовь моя, я скоро вернусь, и мы поженимся». Уехал, и лишь по косвенным признакам я догадывалась о его делах. Наверное, это он совершил очередное покушение на Римского Папу. Он устроил пожар на американской подводной лодке. Он способствовал разрушению Берлинской стены. Шли годы, а он не возвращался. Я ждала его, как Сольвейг. И тут появился Артур, все такой же красивый, только волосы его побелели от инея. Он стал дипломатом и играл важную роль в МИДе. Он сообщил мне, что Виктор погиб при выполнении опасного задания на юге Африки. Они встретились незадолго до смерти, и, предчувствуя скорую гибель, Виктор завещал Артуру: «Ты — мой друг. Отправляйся в Петербург и возьми Елену замуж. Постарайся сделать ее счастливой» Такова была его последняя воля. Я не могла ее нарушить. Вышла за Артура. Мы прожили несколько лет. Он носил меня на руках. Мы объехали все мировые столицы. И вдруг я узнаю, что Виктор жив. Получил ранение, был в плену, его долго мучили, но он бежал и вернулся в Россию. Стал крупным политиком и, наконец, — Президентом. Он стал искать меня, используя все свои средства и связи. Артур видел, что моя любовь к Виктору вспыхнула с новой силой. Отвез меня на Урал и спрятал здесь, чтобы Виктор меня не нашел. Но я хочу дать знать Виктору, что я здесь, что по-прежнему его люблю. Вот поэтому мне нужно поехать в город и дать телеграмму, — она умоляла Алексея, готова была целовать его руку.

— Ну, хорошо, Елена Викторовна. Я сам поеду в Невьянск и отправлю телеграмму. Диктуйте, — доктор вынул авторучку и за писную книжку. Приготовился писать.

— Да, да, спасибо. Я сейчас продиктую. Москва. Кремль. Президенту Виктору Викторовичу Долголетову. Мой любимый. Точка. Мой ненаглядный. Точка. Я жива. Точка. Жду тебя. Точка. Помнишь, как горели на черной Неве бриллиантовые корабли. Вопрос. Приезжай как можно скорее. Точка. Тоскую. Точка. Твоя Елена Прекрасная. Точка. Ну и адрес, доктор, вы знаете.

— Конечно, Елена Викторовна, сегодня же отправлю, — доктор спрятал записную книжку и ручку. — Он непременно приедет.

Женщина благодарно улыбалась. Отбрасывала назад длинные темные волосы. Прикасалась пальцами к обкусанным губам, словно держала помаду. Поднимала брови и накладывала на веки мнимые тени. Трепетная, нервная, она готовилась к заветной встрече.

Алексей страдал. Ему было неловко за обман, совершенный доктором, — обман, в котором он невольно участвовал.

На четвертой кровати сидела жилистая женщина с грубым лицом и зазубренными руками, какие бывают у работниц на железной дороге. День и ночь под дождем и ветром машет кувалдой, наносит тупые удары, разрывая в животе тонкие пленки жизни.

— Мужик — как собака. У него вместо ума болтается хер собачий. Перед ним юбку задери, и он пойдет за тобой хоть по минному полю. От мужиков все зло, все болезни, все бабьи обиды. Всех мужиков собрать и сжечь. Положить в кювет, облить соляркой и сжечь.

Она делала движенье рукой, будто чиркала спичкой, кидала зажженную спичку в канаву, где лежали облитые соляркой мужики. Восхищенно смотрела, как пылает огонь, пожирая ненавистные существа.

— Она — пироманка, — тихо сообщил Алексею главный врач. — Несколько раз пробовала палату поджечь. За ней особый присмотр. Все передачи из дома проверяем, как бы в них спичек не было.

— Всех до одного мужиков сжечь! — убежденно и радостно повторила женщина, любуясь на пламя.

— Сжечь, — повторила толстая соседка, шевеля под одеялом ногами.

— Сжечь, сжечь, — вторила старуха, гладя впалый живот.

— Сжечь, — с неожиданной страстью подхватила черноволосая, влюбленная в Президента женщина.

— Сжечь, сжечь, сжечь! — повторяли они одна за другой, образуя яростный хор, раскачиваясь, заходясь страстным воплем, который переходил в визг, завывание, удушливый клекот.