Виртуоз
Шрифт:
На юге Урала — Аркаим. Божественная территория, где земля соединяется с небом, ночные небеса трепещут от загадочного сияния, словно в световоде струятся космические силы, падают на землю таинственные семена, прорастая царствами, творениями сказителей и поэтов, культами жрецов и пророков. Аркаим — бутон, из которого распустился цветок европейской цивилизации. Матка, родившая Европу. Стойбище, откуда пустилось в странствие великое арийское племя.
На севере Урала — Верхотурье. Седое дерево ветхих домов, из которых белоснежные, волшебно прекрасные храмы уральского барокко тянут к небу золотые кресты. Намоленное место русских праведников, отважных воителей, «очарованных странников», родившихся на берегах Ильменя, а усопших на Аляске и в
Верхотурье и Аркаим — две лучистых нити, на которых тяжкий Урал подвешен к небесам.
Уральский сказочник Бажов открыл подземное царство с сокровенными духами камней, языческими богами самоцветов и руд, колдовской красотой запретного творчества, которому предается русская душа, одним оком созерцающая Царя Небесного, а другим — волшебную Царицу Подземелья. Не то ли запретное творчество сотворило деревянных пермских идолов, набросин им на плечи христовы ризы и богородичные покровы?
Никита Демидов — ревнитель «первой, петровской» модернизации России. Владелец уральских рудников и невьянских железоделательных заводов, он использовал в металлургии и горном деле труд крепостных крестьян, заковывал их в кандалы, создав прообраз Ураллага. Одновременно посылал детей в Европу, где они постигали науки и технологии, изучали машины и тайны литья, осваивали астрономию и ботанику. Он добывал в Европе драгоценные знания, с их помощью, руками подневольных рабочих, строил русские пушки, которые крушили стены Нарвы, Отливал якоря для русских фрегатов, которые бороздили воды Балтики. Это был первый «мобилизационный проект» России, повторенный с размахом во время «второй, сталинской» модернизации. Проект, к которому присматривается сегодня Россия, готовясь к своей «третьей» модернизации.
Почему на Урале, а не в ином месте, казнили последнего Царя? Его могли расстрелять прямо в Царском Селе, где августейшая семья была взята под стражу предателями-генералами. Могли задушить в поезде по дороге в Сибирь. Могли спустить в Иртыш во время Тобольской ссылки. Могли зарезать на выезде из Тобольска. Но нет, его возили по всей России, словно выбирали место для казни. Выбрали Урал, подвал Ипатьевского дома, где под лязг револьверов завершилась империя Романовых. Урал, носитель инфернальных сил русской истории, унес под землю, в рудную штольню изрубленные, сожженные тела царских мучеников. Ганина яма — таинственное и жуткое место, где заросшая дерном щель ведет в преисподнюю. Лилии, цветы небесного рая, посаженные монахами по склонам ямы — есть стремление преодолеть страшную гравитацию ада. Там происходит боренье свете и тьмы, святости и злодейства. «Уральская идея» предстает как схватка космических сил.
Урал испытал прикосновение сталинской длани. Нигде нет такого скопления великих заводов и лабораторий, научно-исследовательских институтов и университетов. Космическое производство. Ядерные центры и атомные станции. Ракетные и танковые заводы. Все виды металлургии. Оптика и лазеры. Города, открытые и зарытые, — средоточие невиданных трудовых дерзаний, итогом которых стали армады танков, перемоловших фашизм, ракетно-ядерный щит, заслонивший Советский Союз от беспощадной мощи Америки. Разве эта «сталинская модернизация» стала возможной лишь на костях последнего Императора? «Красная империя» Сталина требовала для своего возникновения казни в Ипатьевском доме? Или связь того и другого не поддается линейному исчислению, сложнее причинно-следственной зависимости? Царь-Святомученик, последний монархист романовской империи, передал имперское знамя Красному монарху Иосифу, и тот водрузил это знамя на немецком рейхстаге, завершив русско-германскую войну 14-го года?
Демонизм Урала обнаружил себя в явлении Ельцина. Из уральских подземелий и штолен, из Медной горы явился Горыныч Ельцин. Он разрушил Ипатьевский дом, еще раз символически расстреляв царя Николая, — вторично уничтожил империю
Так думал Алексей, созерцая отроги гор, розовые от цветущего шиповника, и казалось, из горных расщелин поднимаются пламенные знаменосцы, машут вслед огненными полотнищами
Приехав в Екатеринбург, Алексей под благовидным предлогом избавился от сопровождавшего его полковника. Добросовестный служака и сам спешил в администрацию города, чтобы поведать о злоключениях необычного странствия. Алексей был рад освободиться от опеки. Поймал проезжавшее мимо такси:
— Привезите меня в Храм на Крови, — попросил он таксиста.
— Вот ведь какая история,— рассуждал по дороге таксист, — Ельцин Ипатьевский дом разорил, потому что царя ненавидел. А потом сам царем стал и Храм на Крови поставил. У нас в России царем интересно быть. Сначала тебя расстреляют, а потом святым сделают, а потом опять на помойку выбросят. Мой дед говорил: «Перенесение порток с гвоздя на гвоздок». Такие дела.
Они кружили по городу, кипучему и богатому, с обилием архитектурных стилей, где довоенный конструктивизм соседствовал с помпезным сталинским ампиром, брежневская пуританская архитектура прорастала буржуазными зданиями с затейливыми башенками и колонками, и повсюду, в просветах домов, золоти лись купола церквей.
— Ну, вот вам и Храм на Крови. Только чьей тут кровушки больше, царской или народной, это никто не скажет, — произнес таксист, высаживая Алексея в указанном месте. Алексей вышел и остался стоять перед белоснежным, стройным, с обилием византийского золота, храмом.
Сооружение покоилось на высоком гранитном цоколе и имело два уровня, нижний и верхний, и два входа, ведущие в нижний и верхний храмы. Кругом было не людно, не докучали назойливые автомобили. Оказавшись перед храмом, с первого мгновения Алексей ощутил таинственную зыбкость пространства, в котором высились белоснежные стены, круглились золотые купола, струились на солнце кресты. Воздух слабо трепетал, неслышно содрогался, незримые струи налетали на стены храма, отраженные, свивались в завитки и кольца, уносились вспять. Казалось, храм был подвержен непрерывным приливам и отливам, выдерживал натиск бескрайнего океана, противостоял упорным стихиям.
Вглядевшись в белокаменные стены, в гранитное основание, в солнечное золото кровли, Алексей обнаружил, что они не до конца материальны, наполовину прозрачны. Сквозь них просвечивало иное сооружение, бестелесно-голубое, как лунный свет. Призрачный дом, созданный из голубых теней, скрывался внутри храма, как в коконе, находился под защитой его мраморной, гранитной, золотой оболочки. Дом был одноэтажный, с подвальной частью, украшен каменным орнаментом, с округлым арочным входом. Алексей понял, что это дом Ипатьева, разрушенный в своем материальном виде, но уцелевший в бесплотном, идеальном образе.
Дом словно плавал внутри храма, как зародыш в яйце. Его первый этаж помещался в пространстве верхней церкви, а подвал опускался в глубину церковного цоколя. Этот внутренний, сокровенный дом также был прозрачен. В нем просвечивали гостиная, столовая, спальные, парадная лестница, зеркала и люстры, картины на стенах.
Все это лишь угадывалось, туманилось, как в потоках воды, покрывалось размытой рябью. Сквозь рябь вдруг появлялись обитатели дома, бестелесные, как тени на занавесках, — мужчина и женщина, четыре барышни, мальчик. Алексей догадался, что это была царская семья, но не мог объяснить, явлена ли она душами, не желавшими покидать последнее земное пристанище, или это отражения, сохраненные развешенными по дому зеркалами и живущие по законам нематериального мира.