Вирус тьмы, или Посланник [= Тень Люциферова крыла]
Шрифт:
— Мы поговорим об этом позже.
Двое землян в изумлении уставились на пустое кресло.
— Иногда мне хочется тебя отшлепать, — обрел наконец дар речи Такэда. — Ведешь себя как мальчишка.
— Нельзя, — проворчал Никита. — Я Посланник.
Селкит, появившаяся на веранде, с недоумением обвела взглядом хохочущих гостей.
На время кемтессий половина Соут-Хорра вплоть до моста в старый город с пирамидами-усыпальницами охранялась кемтурами-воинами, призванными под знамена Закона и Мира. И еще ни разу со времен Падения, как называли на Айгюптосе битву сил Тьмы и Света, кемтессии не были отменены из-за
Все это сообщила Никите Селкит перед открытием праздника, но тот и без ее успокоения не чувствовал тревоги, уйдя с головой в репетиции (танцевал он один, без свидетелей, не впустив в комнату, выделенную Зу-л-Кифлом, даже Такэду) и пытаясь решить проблему музыкального сопровождения своего танца. Никогда раньше он не чувствовал такого подъема, желания выступить на пределе — изумить местных «театралов» и… покорить воображение Селкит. Своеобразная красота девушки будоражила кровь, опьяняла, кружила голову и звала к подвигам. О том, что будет с ним завтра, как повернутся события, Сухов не задумывался. Самое интересное, что воспоминания о Ксении, остужающие разгоряченное сердце, порождающие глухую досаду неизвестно на кого, раздвоенность и плохое настроение, вспыхивали именно от встреч с Селкит, хотя Никита старался не анализировать причин их появления. Но то и дело в памяти всплывал образ Ксении: от случайного ли жеста Селкит, от ее низкого, с бархатным тембром, смеха или от взлета бровей, когда она удивлялась чему-то. И душа бежала сама от себя, исходя странной тоской и бесформенными желаниями счастья…
Танцевальный конкурс кемтессий завершал праздник, следуя за состязаниями борцов и конкурсом певцов. Никита вознамерился было поучаствовать и в борьбе, показать класс — по ироническому замечанию Такэды, но Толе хотя и с трудом, но удалось уговорить друга не делать этого.
— Если ты победишь — в этом не будет ничего удивительного, — привел он решающий аргумент. — Благодаря Селкит о тебе и так уж идет слава мастера единоборств. А вот если ты победишь в танце, сыграв на контрастах силы и гибкости, о тебе будут слагать легенды.
— Убедил, — кивнул Никита с озабоченным видом. — Единственный прокол — музыка. Под рокот тамтамов мой танец не будет смотреться как должно.
Такэда промолчал, однако, улучив момент, поговорил на эту тему с Зу-л-Кифлом, и маг к вечеру принес откуда-то самый настоящий плейер с записью той самой мелодии, под которую танцевал Сухов перед встречей с Вестником.
— Как вам это удалось?! — Изумлению танцора не было границ.
Номарх в ответ только рассмеялся, исчезая по обыкновению, а Такэда, повертев плейер, философски заметил:
— Пути и дела мага неисповедимы. Мне кажется, что эта штучка только видится нам плейером, на самом деле Зу-л-Кифл мог провоцировать твой мозг и вытащить оттуда музыку, оформив ее под привычный нам аппарат.
Никита не возражал, довольный тем, что проблема разрешилась.
Танцевальная часть кемтессий проходила на площади, окруженной «сфинксами», перед гигантским мавзолеем последнего кемтарха Риангомбе. Четыре «улицы» — аллеи спускались к площади уступами, образовав своеобразный амфитеатр,
Женщины выступали раньше, танцуя под «оркестр», состоящий из шести разнокалиберных барабанов и двух длинных, полуметрового диаметра, труб с отверстиями, издававших при шлепке по ним ладонью звуки, которые напоминали свист и кваканье одновременно. Танцевали поодиночке, и парами, и целыми группами, и даже Такэда, никогда не реагировавший на женскую красоту, был заворожен ритмом, пластикой почти обнаженных женских тел, красотой и отточенностью движений и поз, общим настроем легкости, грациозности, жизнеутверждающей силы и радости.
Селкит, танцевавшая в кисейной накидке и юбке из переливающихся всеми цветами радуги змеиных шкур, с прической в стиле «голова Нефертити», как назвал ее про себя Толя, победила дважды: в танцах индивидуальных и в паре с девушкой, похожей на нее, как сестра-близнец. Радостная, возбужденная, невероятно красивая, увенчанная короной и венками из огромных белых цветов, похожих на улыбающееся человеческое лицо, она нашла Никиту «на трибуне» рядом с отцом, и Толя, ревниво следивший за Никитой, с грустью подумал, что винить Сухова не в чем: такая сказочная красота могла бы увлечь и Будду.
Наступил черед мужчин, среди которых единственным представителем белой расы был Сухов. Он выступал седьмым, практически после основных конкурентов, достоинства которых прокомментировала Селкит. Танцевали они великолепно, продемонстрировав каскад фигур и движений, отточенных поколениями искусных меднокожих «балетмейстеров», базирующихся на чувстве ритма и врожденной пластике, но Такэда видел выступление Сухова на Земле и ждал чуда, испытывая самый настоящий мандраж, как перед выступлением на татами.
Никита вышел в центр площади, одетый в пару черного цвета и фиолетовую кисейную накидку с золотыми блестками. Замер, держа одну руку на сердце, другую вытянув вперед. Сложен он был ничуть не хуже предыдущих конкурсантов, и среди зрителей начался ропот, прекратившийся с первым же звуковым аккордом из включенного плейера. Огромная площадь замерла, пораженная тихой, но отчетливо слышимой мелодией. Никита начал свой танец.
Впрочем, это был не просто танец, а целое представление, аллегорически передающее смысл термина «жизнь». Во всяком случае, так это понял Такэда.
Танцор начал танец в замедленном ритме, с плавных и гибких, буквально змеиных движений, перевернувших у Толи, да, наверное, и у большинства зрителей все представления о пластике человеческого тела. Казалось, он был лишен костей, и одна поза сменяла другую, как пластилин под пальцами мастера, как поток ртути, как слиток полужидкого металла, застывая иногда на миг в неожиданном повороте или немыслимой — буквально на одном пальце, как бы на взлете — позе.
Затем темп танца начал ускоряться, и танцор превратился в хищное многорукое и многоногое существо, подстерегающее и убивающее добычу. Но и разыгрывая представление «Охота», Никита не забывал о ритме и красоте движения, хотя и добавил гротеска в фиксацию скульптурно-выразительных «хищных» поз, мастерски показывая то бесшумный полет орла, то мощный бег тигра, то стремительный бросок удава.