Вишня во льду
Шрифт:
Дело начинало пахнуть жареным, и Дорошин почесал нос. Это было первым признаком того, что полковник «взял след». Пожалуй, с этой минуты он совершенно точно знал, что Куинджи действительно украли из картинной галереи. Но вот кто и когда?
Виктор сходил на кухню, вскипятил чайник, заварил огромную кружку душистого иван-чая с брусникой, бросил туда щедрый ломоть лимона, насыпал три ложки сахара и снова вернулся в кресло перед компьютером. Еще минут через десять он нашел информацию о том, что пятнадцать лет назад две картины Архипа Куинджи
Точно как в обожаемом Дорошиным фильме «Как украсть миллион», за два дня до кражи в галерее несколько раз срабатывала сигнализация. Приезжавшие наряды полиции не нашли ничего подозрительного и, решив, что охранная система неисправна, ее отключили. На следующую же ночь злоумышленники выдавили оконное стекло и похитили полотна, которые не нашли до сих пор. Особое любопытство вызывал и тот факт, что в галерее на виду висели гораздо более ценные по стоимости картины, однако их не тронули, позарившись именно на Куинджи.
Дорошин залпом допил остывший чай и откинулся на спинку стула. Пожалуй, на данный момент он был уже готов задать несколько вопросов своему старинному приятелю Эдику Кирееву, работавшему экспертом в одном из крупнейших художественных музеев Москвы – Русской антикварной галерее.
Он потыкал пальцами в кнопки компьютера, запуская программу скайп и включая камеру. Через минуту на экране возникло лицо Киреева. Чуть раскосые глаза, взлохмаченные вихры, полные, четко очерченные чувственные губы и длиннющие ресницы, на зависть девицам, длинный растянутый свитер, обманчиво простой. Дорошин знал, что на самом деле английские свитера Эдика стоят целое состояние.
– Привет, Вик. – Эдик предпочитал разговаривать на американский манер, сокращая имена до их международных вариантов. – Давно тебя не слышал. Нашел что-нибудь стоящее? Или, наоборот, потерял?
– Привет, Эд. Если честно, пока и сам не знаю, – признался Дорошин. – Злые языки поговаривают, что из одного из наших музеев умыкнули этюд Куинджи, а вот правда это или досужий вымысел, мне еще только предстоит выяснить. Сижу вот, колупаюсь помаленьку.
– Богато живете, – хохотнул Киреев. – И частенько у вас в музее ценностям ноги приделывают?
– Да если честно, на моей памяти впервые. Ты мне скажи по-дружески, сколько может стоить этюд Куинджи, датированный концом девятнадцатого века? Небольшая совсем работа. В карман, конечно, не влезет, в дамскую сумочку тоже, а вот в портфель запросто.
– Недооцениваешь ты дамские сумки, Вик, – хмыкнул Эдик. – Моя дражайшая половина с собой такой баул таскает, что мне и не снилось. У меня в машине в багажнике меньше лежит, чем у нее в сумке. Одних косметичек штук пять.
– Зачем? – искренне удивился Дорошин.
– Так вот и я ее спрашиваю – зачем. А она объясняет, что в одной – косметика, в другой – лекарства, в третьей – скидочные карточки магазинов разных, в четвертой – иголки с нитками…
– А
– А пятая – секрет, терра инкогнита. По крайней мере, мне так и не открылась тайна сия. Женщины, что ты от них хочешь. Их хлебом не корми – дай обвесить тайнами пространство вокруг себя. И табличку повесить, как на трансформаторной будке: «Не влезай – убьет». Я и не лезу. Я жить хочу.
– Прав. Во всем прав. – Дорошин покачал головой. – Так что там с Куинджи-то, Эд? Правда очень надо.
– Ну что тебе сказать. – Эдик воткнул в свою растрепанную голову карандаш, который до этого вертел в руках. – Я ж твою картину не то что пощупать не могу, но даже не вижу, поэтому полноценную оценку дать не в силах. Но если работа, как ты говоришь, действительно подлинная, то торги на нее на аукционах могут начинаться с двух-трех миллионов рублей. А дальше уж как пойдет. И в несколько раз цена взлететь может.
– Немало. – Дорошин крепко растер затылок. – Но я так мыслю, что ворованную картину на аукцион выставят вряд ли. На черном рынке ее почем сторговать можно?
– Так за два-три и можно. Не бог весть какие деньги, конечно, но лучше, чем ничего.
– Лучше, – согласился Дорошин, – кто ж спорит. Эдик, дорогой, а ты случаем, не слышал, чтобы кто-нибудь Куинджи продавал?
– За какой промежуток времени? – деловито уточнил Киреев, который моментально прекращал треп на сторонние темы, когда разговор действительно становился серьезным. – Месяц, два, полгода?
– Кабы я знал. – Дорошин досадливо вздохнул. – Последний раз этюд точно видели полтора года назад. Возможно, пропал он именно тогда, а возможно, и нет.
– Богато живете, – повторил Киреев. – То есть ты хочешь сказать, что в картинной галерее может пропасть подлинник Куинджи, и его никто не хватится?
– Может, Эдик, в том-то и дело, что может, хотя, если честно, у меня у самого это в голове никак не укладывается.
– В общем, давай так. Я пошуршу тут по своим каналам. Может, кто-то чего знает или слышал. Временной интервал мне понятен. Как что узнаю, так сразу наберу. Ок?
– Олл райт, – рассмеялся Дорошин. – Ты ж знаешь, я не люблю американизмы. Уж если переходить на английский, то на старый, добрый, классический, которым я, впрочем, владею крайне слабо.
– Да ладно врать-то. – Эдик тоже с удовольствием расхохотался. – А то не помню я, как ты шпарил по-английски в американском посольстве, когда «Троицу Ветхозаветную» у нас чуть ли не с ОМОНом отбивал.
Дорошин тоже вспомнил историю, в ходе которой он и познакомился с Эдуадром Киреевым. Познакомился, а потом и подружился. Было это почти двенадцать лет назад. Святыня стоимостью почти в миллион долларов была украдена из храма в одном из райцентров еще в конце восьмидесятых годов, когда сам Дорошин еще учился в школе. Искали ее ни шатко ни валко.