Vita Vulgaris. Жизнь обыкновенная. Том 1
Шрифт:
– Надо же! Как похоже! Катерина, посмотри – настоящий художник!
– Папина дочка, – сказала мама, и в ее интонации проскользнула нотка ревности. В том смысле, что папа меня любил больше, чем Жанну. Похоже, что так оно и было. Зато Жанна была несомненной фавориткой у всей женской половины нашей семьи. Она не шпарила ног, не падала в погреб, не вывихивала рук, не отстаивала свою независимость рёвом, как это делала я, да и миловидность свою роль сыграла. Короче, Жанна оказалась гораздо ближе меня к идеалу хорошей девочки.
Может быть, именно поэтому я со всеми своими проблемами обращалась исключительно к отцу. Помню, как
Мы во дворе играем в прятки. Вдруг я резко понимаю, что мне нужно в уборную. Срочно. В животе крутит и урчит. Деревянный сортир, единственный на три наших дома и ещё купеческий, далеко на пустыре. Я опрометью бросаюсь к нему, но добежать не успеваю.
Мне казалось, что если об этом кто-то узнает, позор будет на всю оставшуюся жизнь. Прячась за сараями и беседками, я подкралась к нашему бараку, но в дом идти не решилась: очень боялась, что бабушка меня отругает. Но когда увидела папу, выскочила из засады и еле слышно прошептала:
– Папа, я обкакалась.
До сих пор благодарна отцу за его реакцию:
– Ну-ну, успокойся, ничего страшного. Со мной тоже недавно такое случилось. Пойдём, я тебя обмою.
– Папа, не говори никому!
– Ну конечно не скажу! Не беспокойся – никто не узнает.
Никто и не узнал. Даже мама с бабушкой…
И совсем неважно, действительно с папой такое случилось или он это придумал на ходу, чтобы мне не было стыдно за свою оплошность. Бабушка бы со мной так не церемонилась. Ей подобные педагогические тонкости были совершенно чужды. Помню, однажды я, сидя на крыльце, ощипывала курицу, которую она принесла с базара. Не то чтобы я очень хотела помочь по хозяйству, просто занятие это мне показалось интересным.
Курица оказалась блохастая, и по мере её «раздевания» все блохи переселились на меня. Я стала неистово чесаться. Бабушка со словами: «Чого ты чухаешься?» подошла ко мне и, сразу же поставив диагноз, раздела меня догола, поставила в большой медный таз и на виду у всего двора стала обмывать моё тщедушное тело, некоторые части которого я безуспешно пыталась прикрыть ладошками от любопытных глаз всей соседской детворы. Мне было так стыдно, что на глазах выступили слёзы.
– Бабушка, помойте меня дома! (К бабушке у нас было принято обращаться на «вы»).
– Щэ менэ у доме блох не хватало!
Справедливо, конечно. Если на одну чашу весов поместить такую эфемерную материю, как стыд, а на другую блох, то, несмотря на практическую невесомость последних, они явно перетянут. И перетянули.
Был и ещё один «стыдный» случай, произошедший ещё тогда, когда у нас с соседями была общая кухня. Нас с Жанкой заставляли спать днём, причём летом мы спали совершенно голыми. Как-то раз я проснулась оттого, что мне захотелось в туалет.
– Бабушка, мне надо в уборную!
– Ще в уборну ты побежишь! Иды, пописай в умувальник.
Она имела в виду тазик, который стоял под умывальником на кухне. Я, как была голая, так и выскочила из комнаты. Подставила табуретку к умывальнику, залезла на неё и присела над тазиком. В это самое время на кухню вышли Вовка, Олька и их двоюродный брат, тоже Вовка. Они молча уставились на меня, а я, не имея возможности прекратить процесс, так и продолжила сидеть над тазиком голышом и журчать.
Тем не менее, к бабушке я была привязана, ведь, как не крути, а нас с Жанкой растила именно она. Да это и неудивительно: она постоянно была
Первый, это когда мне было годика три-четыре, не больше. Я гуляла во дворе, как вдруг, ни с того, ни с сего на меня налетел огромный белый петух соседки тёти Вали Кокочко. Он повалил меня на землю, взгромоздился мне на грудь и стал клевать, норовя попасть в глаз. Отбиваясь от него, я дико заверещала. Бабушки рядом не было, но она услышала мой визг, выскочила во двор, схватила петуха за крылья, наступила ему на голову и свернула шею.
– Скаженный кочет, чуть дытыну без глазу не оставил! – выругалась она и бросила охладевающий труп хозяйке на крыльцо. Тётя Валя Кокочко по поводу бабушкиного самоуправства скандала поднимать не стала, а из петуха, наверное, сварила суп.
Второй произошёл позднее – когда мне было лет шесть или семь: на нашей общей с соседями кухне я увлечённо занималась истреблением мух, с азартом хлопая по ним мухобойкой, которую папа только что соорудил из старой кожаной подошвы, приколотив её к обыкновенной палке. Не заметив в охотничьем раже, что крышка подпола открыта, в погоне за очередной жертвой я ухнула в чёрное никуда. Но не упала на дно погреба, а застряла на нижних ступеньках стремянки, опущенной в яму. Скатываясь по стремянке, я пересчитала правым боком несколько ступенек и, вероятно, от этих ударов у меня перехватило дыхание.
Я не чувствовала боли, но не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Открывая рот, как рыба, выброшенная на берег, я пыталась закричать, позвать на помощь, но безуспешно. Какое счастье, что в это время бабушка вышла на кухню и заглянула в погреб. Может быть, она услышала грохот моего падения, однако вполне возможно, что появление моей спасительницы было совершенно случайным, и в погреб она заглянула из простого любопытства.
Увидев внучку, дрыгающую руками и ногам в немых судорогах, она завопила: «Ратуйте!». На крик выбежал папа, вытащил меня из погреба и положил скрюченное тело своей дочурки на диван. Дыхание ко мне никак не возвращалось: я, выпучив глаза, с мольбой смотрела на папу, а папа, выпучив глаза, с ужасом смотрел на меня. Мне показалось, что эта немая сцена продолжалась целую вечность, пока папа в панике не начал трясти меня как сухую грушу. В результате его активных действий что-то в моём организме «отклинило», и я заорала благим матом. Это был первый крик новорожденного в прямом смысле этого слова. Теперь мне точно известно, что означают слова «перекрыть кислород».
Ободранный бок саднил ещё довольно долго, но совершенно не мешал наслаждаться вновь приобретенной жизнью вольного казака-дошкольника, умудрившегося за неделю до 1 сентября вывихнуть мизинец на правой руке. Мизинец вправили, но небольшое утолщение на месте вывихнутого сустава осталось на всю жизнь.
«– А вот ответьте, десятиголовая, существует рай?
– Рай? Рай был у нас у всех в детстве. И в этом раю мы все были бессмертны».