Витим Золотой (Роман 2)
Шрифт:
Маринка встрепенулась и подняла от стола встревоженное лицо.
– Кого же вы встретили?
– Да есть тут один берендей-лиходей.
– Наверно, опять урядник Каблуков?
– Маринка резко повернулась лицом к хозяйке. В ее темных глазах блеснул огонек, да такой жгучий и беспощадный, что хозяйке стало не по себе.
– Нет, не он. Того я не видела. Это другой...
– Кто же еще?
– Маринка даже облегченно вздохнула: она была убеждена, что страшнее Каблукова никого быть не могло.
–
Немца Цинберга, управляющего Андреевским прииском, Маринка знала. Этот человек был грозою рабочих, самовластным на приисковом поселке царьком.
– Что ему от меня нужно?
– спросила она.
– Известно что... "Каждый день, говорит, в гости к вам собираюсь, да никак все не соберусь... Передай, говорит, своей жиличке, чтобы поприветливей была и нос не задирала, а задерет, так мы знаем, как надо вашего брата взнуздывать..."
– И что вы ему ответили?
– насторожившись, спросила Маринка.
– Что можно ответить такому пакостнику?
– Матрена вопросительно посмотрела на застывшую жиличку.
– Сказала ему, что ты на такие дела неспособная и всякое прочее, а он, гаденыш, так распалился и такого наговорил, что и повторять срамно!
– Как он может, господи боже мой!
– прижимая руки к груди, со стоном выкрикнула Маринка.
– Такой расподлец все может...
– Ну уж нет!
– Маринка поднялась, поправила на плечах пуховый платок и отошла к промерзшему окошку. Лицо ее горело. Усилившаяся вьюга скрежетала оторванным ставнем и заунывно выла в трубе. Было слышно, как ветер свирепо хлещет снегом в стекла и хищно рыщет по крыше застрявшего в сугробе домишка.
– Как они смеют!
– шептали ее губы.
– Ты, доченька, ишо не знаешь, какой это злодей, - покачивая головой, продолжала Матрена.
– Ведь он, дьявол, что творит: ежели какая не захочет этой срамотой с ним заниматься, так он гонит ее на самую что ни на есть каторжную работу.
– Но я-то ведь не каторжная!
Опустив голову, Матрена медленными шажками подошла к комодику, достала из ящика шерстяной клубок со спицами в недовязанном чулке и села на скамью, прислонившись спиной к голландской печке.
– Охо-хо, касатка моя! А чем мы отличаемся от каторжников-то? спросила Матрена.
– Где и какую можем сыскать управу?
– Да есть же главное начальство?
– вырвалось у Маринки.
– Это Теппан, что ли, который всеми делами ворочает, аль Белозеров? Так это одна шайка-лейка. Антихристы они все!
– с возмущением продолжала Матрена.
– А Тимка-христопродавец в Нерпинске в рабочего из ливорверта стрелял. Был там у него еще один прихвостень по фамилии Бодель, так знаешь, что они там творили. Уму непостижимо! Про все ихние плутни и разбойство, - переходя на шепот, продолжала Матрена, - я в Петербург жалобу написала.
–
– удивленно спросила Маринка.
– А как же! Не хотела тебе рассказывать, да так и быть - расскажу.
Матрена Дмитриевна долго и подробно говорила о житье-бытье на Нерпинской резиденции, потом открыла сундук, достала припрятанную на самом дне бумагу, подала ее Маринке.
– Один добрый человек сочинил да еще список оставил. Может, пригодится когда... Читай, да только после помалкивай, что списочек-то хороню.
– Ну что вы, тетя Матрена!
– Мало ли что... Мне за эту посылку ох как пришлось!..
Маринка развернула четко исписанные листы и начала читать.
Прочитав жалобу, возвратила ее хозяйке. Плотнее закутавшись в пуховый платок, прижалась к печке, тихо спросила:
– Ну и что же потом было?
– Что было...
– Матрена быстро задвигала спицами.
– Меня же с Нерпы и вытурили.
– Как же так, тетя Матрена?
– А вот так... Еле домишко с грехом пополам продала да сюда перебралась.
За стеной дома круто ярилась вьюга. Сквозь скрежет оторванного ставня неожиданно послышался стук в замерзшее стекло.
– Кого еще леший несет?
– Матрена перестала вязать и прислушалась.
Стук повторился. Затем послышался властный, хриповатый от стужи голос:
– Отпирай!
– Он, супостат!
– отбросив недовязанный чулок, прошептала Матрена.
– Кто?
– У Маринки замерли широко открытые глаза.
– Берендей, кто же еще...
Матрена то кидала испуганный взгляд на притихшую, сжавшуюся в комок жиличку, то растерянно слушала ругань и крик за окном.
– Хочешь, чтоб я раму высадил?
– Отоприте, - вдруг сказала Маринка.
– Придется, - согласилась Матрена и неохотно поднялась с места.
В огромном заснеженном тулупе, крытом по овчине пушистым бобриком, в избу ввалился усатый, краснорожий от вина и мороза Тимка.
– Это что же, карга, заморозить меня решила?
– Пьяно кривя толстые губы, Тимка погрозил Матрене варежкой.
– Так кто же в такую погоду по гостям шляется?
– спросила Матрена, еще не зная, как поступить с таким гостем.
– Мы не шляемся, а по казенной надобности, - отрезал Тимка.
– На то день есть, - возразила Матрена.
– А ты, карга, не учи меня. Так я говорю?
– Тимка подмигнул Маринке и, сняв варежку, лихо подкрутил пышный, коротко подстриженный, как у ротмистра Трещенкова, коричневый ус.
Маринка неподвижно смотрела в угол, где, шурша рваными обоями, бойко бегали по стене тараканы. От холодного воздуха, напущенного в комнату усатым Тимкой, пугливо мигала стоявшая на столе лампа.
– Ты, птица залетная, нос-то свой не отворачивай, - продолжал Тимка.
– Я ведь к твоей особе пришел.