Витя Коробков - пионер, партизан
Шрифт:
— Ого, — удивился командир. — Да ты остер. Я ж тебя без худого умысла спросил, для проверки — чем, мол, парень дышит?
— А что меня проверять, — отозвался. Витя. — Я проверенный. Лучше бы взяли в отряд. Спасибо сказал бы.
«Батя» и Колодяжный переглянулись.
— Хлопец ты, видать, неплохой, — сказал «Батя», — и смелость в тебе есть. — Он подмигнул Колодяжному. — И в отряд мы тебя с удовольствием бы взяли. Только вот что, Витя. Такие ребята нам в городе нужны. И тебе не резон оттуда сейчас уходить. Здесь мы тебя на кухню пошлем. А там на передовой, в непосредственном соприкосновении с врагом. Понимаешь?
Витя,
— Товарищ командир! — поднял он на «Батю» большие черные глаза, в которых стояли укор и мольба. — А оружие мне дадите?
— Нет, — сухо сказал «Батя», и Витя понял, что это окончательно. — Оружие не дадим. От него тебе только вред будет. — «Батя» опустил, руку на голову мальчика и по-мужски грубовато приласкал его. — Парень ты с соображением, сам понимать должен: если с оружием схватят, явная тебе крышка. А так задержат — ну, пацан и пацан. Бегает, балясы точит. Тут и спрос с тебя мал и самому легче выкрутиться. Смекаешь?
Витя стоял, задумавшись. Конечно, он понимает, не маленький: в городе от него пользы больше. А все же куда лучше с оружием в руках идти на врага. Трещат пулеметы, тарахтят автоматы, раз за разом ухает пушка. И твой пистолет бьет без промаха. Один фашист поднялся — скосил его, другой из-за дерева выглянул — сразу наповал: не лезь, свинья, в чужой огород.
— Подвигов нам от тебя не нужно, — продолжал командир, и эти слова, словно мороз, обожгли Витю. Все дни, все трудные дни войны он мечтал о подвиге!
Колодяжный, видимо, угадал, что происходит в душе мальчика. И он пришел на помощь командиру.
— Ты не огорчайся, хлопец, — подбодрил он приунывшего Витю. — То, что ты делаешь сейчас, — это уже подвиг. Разные бывают подвиги. Есть такие, о которых говорят, которые сразу бросаются в глаза. Но громкий подвиг — еще не самый высокий. Есть подвиги незаметные, о них многие не знают, и они не кричат сами о себе. Разве тайком пробраться в стан врага, зная, что в любую минуту можешь быть схвачен и даже не имеешь возможности дорого продать свою жизнь, так как с тобой нет оружия, — разве это не подвиг? А следить за врагом, выведывать его тайны, передавать их своим и благодаря этому спасать сотни жизней советских людей и приближать победу — разве это на подвиг? Не каждый способен на такое, это требует настоящего мужества и тройной смелости.
Колодяжный говорил горячо, взволнованно, и это волнение передалось Вите. Хорошо, раз так нужно — он вернется в город, будет следить за врагом, помогать подпольщикам, а через них — партизанам.
— Может, боишься оставаться в городе? — перебил его мысли Колодяжный.. — Тогда возьмем сюда, в отряд.
— Нет! — Витя гордо вскинул голову. — Я не боюсь. Чего мне бояться?
А в памяти вдруг встали все опасности, которые пришлось пережить за этот тревожный год.
— Буду работать в городе, — твердо сказал он. — Только вы обещайте меня потом взять в отряд. Честное слово дайте.
— Ну, зачем же честное слово, — вмешался «Батя». — Слово командира. Нужно будет — вызовем в отряд. Не сомневайся.
Витя вздохнул, потом, что-то вспомнив, нагнулся к своему вещевому мешку.
— Вот, — сказал он, высыпая на землю горку патронов. — Вот. Это я для себя копил, думал, в партизаны попаду. Тут сто двадцать штук.
— Спасибо, — сказал Колодяжный. — Что же, товарищи, не след и нам в долгу оставаться, — оглядел он стоявших вокруг партизан. — Гриша, где литература, что вчера прислали?
Партизан принес пачку газет. Колодяжный отыскал среди них небольшую тоненькую книжечку.
— Вот наш подарок, — он протянул книжку Вите. — Почитай ее и будь таким же, как Таня.
Витя открыл брошюру. Это был очерк о партизанке, назвавшей себя «Таня». Витя отошел в сторону. И скоро он уже не слышал, о чем толковали партизаны, он читал героическую повесть о девушке, которая бестрепетно отдала Родине свою только что начавшуюся жизнь. Образ юной партизанки завладел им целиком.
С ТОБОЙ ДРУЗЬЯ
«В первых числах декабря 1941 года в Петрищеве, близ города Вереи, немцы казнили восемнадцатилетнюю комсомолку-москвичку, назвавшую себя Таней, — шептал Витя, сидя у окна с карандашом в руке. Он рисовал и, как всегда, по привычке думал вслух: — Ей было восемнадцать лет. А мне? Мне скоро четырнадцать…»
Он пытался представить себе образ девушки, ее черты, ее думы, характер. В альбоме возникал один рисунок за другим. Вот Таня крадется к сараю, в котором находится склад противника. На ней шапка, меховая куртка, стеганые ватные штаны, валенки и сумка через плечо. Из-за отворота куртки торчит рукоятка нагана. Взгляд серьезный, напряженный. Такой бывает, когда решают трудную задачу.
Потом ему представилась другая картина. Совсем еще юная, высокая стройная девушка с большими темными глазами и темными стрижеными, зачесанными наверх волосами стоит в крестьянской избе перед фашистским офицером. Офицер допрашивает ее, а девушка гордо подняв голову, бросает: «нет», «не знаю», «не скажу», «нет».
Что давало ей силы так уверенно держаться на допросе, так смело отвечать фашистам? Наверное то, что она была не одна… Она была не одна, когда шла на задание темной морозной ночью. Она знала — на нее надеется народ, с ней вместе родная Красная Армия, ее друзья по отряду. Витя прекрасно понимал, что это значит, когда чувствуешь, что с тобой заодно твои друзья…
Какие муки выдержала она, эта тоненькая девушка, у которой отняли оружие и у которой осталось только одно средство защиты — мужество. И все же — она сильнее наглого, вылощенного фашистского офицера, что, подбоченясь, стоит перед ней с плеткой в руке, Но как показать эту силу, эту уверенность в себе? Кажется, можно выразить ее в гордом повороте головы, в презрительном взгляде, в горящих гневом глазах…
Витя рисовал с увлечением. Карандаш послушно скользил по бумаге, и мужественный образ девушки-партизанки выступал все яснее и яснее. Витя никогда не видел Тани и, конечно, нигде не мог найти ее фотографии. Поэтому он не знал характерных черт ее лица и фигуры. Он рисовал, вспоминая знакомых ему девочек, и на каждом рисунке лицо Тани было другим. Больше всего понравился ему рисунок, на котором изображался допрос и где Таня была удивительно похожа на Любу Самарину. У этой Тани было круглое личико, маленький нежный подбородок. Но в каждом движении, изгибе рук, в наклоне туловища, сдвинутых бровях Вите хотелось показать ее несгибаемую волю, ее твердое и решительное — «нет!».