Витязь чести. Повесть о Шандоре Петефи
Шрифт:
— Не давать.
«Само собой разумеется, — с сарказмом отметил про себя Бальдур. — В противном случае ты бы призвал в советчики Сечени, Кошута, бог знает кого…»
— Когда возникает необходимость залить водой пылающий светоч, так сказать, разума, почему-то стремятся хоть в какой-нибудь форме заручиться нашей поддержкой. — Бальдур нехотя раздвинул губы в улыбке. — Отчего бы это, барон? Я бы на вашем месте дал разрешение.
— Но это же совершенно невозможно! — возмутился Урбан. — Очевидно, вы даже не подозреваете, какой они думают основать журнал!
— Не
«Ишь, трухлявый гриб, — думал, ломая комедию, Бальдур, — загодя посмел составить обо мне представление.
Раз иезуит, так, значит, крайний реакционер, на которого, в случае чего, можно свалить вину за собственное головотяпство. Не на такого напали, добрые господа! Бедный эрцгерцог, неужели он во всем вынужден полагаться на таких вот советчиков? Дай им волю, они в два счета погубят Венгрию и Австрию вместе с нею».
Отделавшись от недалекого куратора, Бальдур поспешил возвратиться к себе в уединенный особнячок терезианского стиля с пустующей ныне лавкой на первом этаже. Едва переступив порог, он вызвал секретаря и велел послать за начальником тайной полиции.
Тот явился с наступлением темноты, запахнувшись, по обыкновению, в черную альмавиву, с надвинутым на самые брови цилиндром.
— Что-нибудь срочное, монсеньор? — спросил, стягивая перчатки.
— Вы знаете, конечно, что наши молодые друзья затеяли издавать журнал?
— Меня известили об этом из канцелярии палатина.
— Я не узнаю вас, дорогой Фукс, вы перестали следить за новостями, — упрекнул Бальдур.
— Это не совсем верно, монсеньор, просто молодые люди перенесли место встреч. Они сузили свой кружок до предела, и я лишен пока возможности внедрить туда информатора. До сих пор, как вы знаете, мы не спускали с них глаз.
— Судя по всему, они готовы выступить с развернутым знаменем. По крайней мере, наиболее радикальные среди них: Петефи, Палфи, Лисняи.
— Что ж, как выражается канцлер, если момент для воспитательных мер упущен, надо наказывать.
— Боже упаси вас от этого, — категорически воспротивился иезуит. — Не хватает нам только своей рукой поставить во главе революции лидеров. Я бы не стал облегчать задачу противной стороне.
— Вы, как всегда, правы, монсеньор, и, судя по всему, сумели получить доступ в их узкий кружок? — Вопросительная нотка едва прозвучала в словах полицейского.
Бальдур ответил ему долгим непроницаемым взглядом. Пусть думает что хочет, лишь бы не успокаивался, лишь бы всегда оставался настороже.
— Впрочем, умный человек обойдется и без доносчика. — Фукс тоже позволил себе размышление вслух. — Десять человек, тем более артистов, едва ли способны долго хранить тайну. У каждого свои друзья, доверенные лица, там слово, полслова или только намек — глядишь, и вырисовывается общая картина. Нужно только внимательно прислушиваться и сопоставлять. Что ж, монсеньор, — заключил полицейский. — Вы преподали мне полезный урок.
— У меня и в мыслях не было поучать, дорогой Фукс, — проникновенно заверил Бальдур. — Я пригласил вас совершенно по другому вопросу. Но меня, скажу откровенно, несколько беспокоят эти горячие юноши. Нам следует уберечь их от неминуемой беды, предупредить, если возможно, опасное развитие событий. Их нужно расколоть, Фукс, во что бы то ни стало посеять среди них взаимное недоверие. В среде литераторов, где вечно царит болезненная зависть, это не будет трудно. Подумайте на досуге, мой друг.
— Подумаю, монсеньор, — полицейский потянулся к цилиндру.
— Да, Фукс, самое главное, — остановил его Бальдур плавным взмахом руки. — Вы хорошо знаете Лайоша Каройи?
— Графа Каройи? Знаю, монсеньор. У него двадцать тысяч хольдов земли и несметные отары овец. Весьма влиятельный человек.
— А вы знаете, что этот влиятельный человек истязает своих крестьян, побоями принуждает к сожительству девушек?
— Скажу даже больше: он повинен в смерти двух несовершеннолетних батрачек. Если бы не высокое покровительство, ему бы не миновать суда.
— Вы имеете в виду фельдмаршал-лейтенанта Кауница, лично приказавшего закрыть разбирательство?
— Ах, вам и это известно, монсеньор?.. Граф, впрочем, не особенно рисковал. В самом худшем случае штрафом.
— Мне отвратителен этот человек, Фукс! — обычно бесстрастный, иезуит прищурил глаза и стиснул зубы. — Я сам видел, как он хлестал арапником ребенка.
— Что же делать, монсеньор, такова жизнь, — философски заметил полицейский. — Мы здесь бессильны.
— Когда речь идет о столь вопиющем вызове самой идее христианского милосердия, — отец провинциал возвел к небу очи, — мы не смеем ссылаться на собственное бессилие. Вы можете оказать мне личную услугу, Фукс?
— Разумеется, монсеньор, а какого рода?
— Возьмите несколько ловких агентов из тех, кто умеет молчать, и переоденьте их бетярами. Можете?
— Что дальше, монсеньор? — Фукс кивком подтвердил, что все понял.
— Каройи регулярно наведывается в Буду. Ведь верно?
— Надо полагать, что так.
— Так вот, пусть ваши люди подстерегут его в удобном месте и как следует отстегают.
— Что вы говорите, монсеньор?! — Ко всему привыкший полицейский не верил своим ушам. — Отстегать графа Каройи?
— И хорошенько! Да еще постращать, что в другой раз придется хуже. О, я знаю этих господ! Он усвоит науку.
— И тут же прибежит ко мне с требованием арестовать разбойников, а поскольку я не смогу этого сделать, пожалуется в Вену, тому же Кауницу.
— Насчет Вены не беспокойтесь, — уверенно пообещал Бальдур. — Вену я беру на себя. «Тем более, если при особе его сиятельства окажутся нужные документы», — мысленно добавил Бальдур.
— Я готов положиться на вас всецело, — взмолился шеф шпионского ведомства, отирая вспотевший лоб. — Но простите, монсеньор, не вижу смысла в подобной затее. Разве можно искоренить всеобщее зло?