Вий. Рассказы о вирт-реальности
Шрифт:
– У меня минус на счете. Щас попробую кинуть гудок брату. Перенаберет.
Он нажал комбинацию клавиш и стал ждать. Ответа не последовало ни через две, ни через пять минут.
– Лешка, наверное, дрыхнет, – буркнул он.
Хома сунул руку в карман, доставая смартфон. Нажал на кнопку. Дисплей оставался черным.
– Ё-мое. Кажись, разрядился.
– Блин, – высказался Панчинков. – Мы от Москвы далеко?
– До столицы сто кэмэ с хвостиком, – буркнул Голыщенко. – Говорил же, давайте останемся.
– Постель с тупыми телками без коротких юбок, – прокомментировал Илья саркастически.
– Все лучше, чем торчать посреди ночи на трассе, – скривился в ответ Голыщенко. – Спасибо, хоть на дворе июнь, а не январь.
Петр еще раз вышел, было слышно, как с тяжелым звуком закрылся капот. Затем он снова просунул голову в салон поверх опущенного стекла.
– Ну и че делать будем? – спросил Панчинков. – Голыш, Хома?
– Пошли искать какой-нибудь дом с телефоном, – ответил Хомский, открывая дверцу. Сонливости в его голосе не осталось, только раздражение.
Оставив пустую дорогу за спиной, они втроем направились к паре горящих вдалеке огоньков – в одиноком доме светятся окна. Ветер доносит запах воды, где-то недалеко лает пес. Гавкает громко и остервенело.
– Ватсон! – простонал Панчинков театрально. – Что это?
– Холмс, так воет собака Баскервилей, когда ищет свою жертву! – ответил он немного другим, более уверенным голосом. В университете Илья играл в студенческом театре.
Потом добавил:
– Из кустов выходит Бэрримор с тарелкой и говорит: «Овсянка, сээр».
Хома и Голыщенко промолчали. Потом Хомский проворчал:
– Иди ты со своими шуточками. Проводить ночь на трассе мне как-то не улыбается.
Панчинкова же сложившаяся ситуация, судя по всему, веселила.
– Ладно вам, ребята, – сказал он ободряюще, – не вешайте носы. Потом будет, о чем рассказать.
– Тебе все равно, где ночевать, на кровати или на земле, – отозвался Голыщенко. – А нам нет. Хоть анекдоты бородатые не трави. Че-нибудь новенькое бы рассказал.
Илья пожал плечами, бросил обиженно:
– Если бы кое-кто не зажмотился кинуть монету на платной дороге, а не поехал в объезд, мы бы сейчас были не в глуши, а тормознули бы проезжающий мимо автомобиль. Кто-нибудь бы да остановился.
Голыщенко развел руками.
– Я ж срезать хотел. Деньги не при чем.
Хома промолчал, глядя на темный пустырь вокруг да огонек окон домика, который с каждым шагом все ближе.
Освещенные окна приблизились настолько, что в темноте стал четко виден одинокий ветхий домик. Хомский много повидал таких, когда ездил из Москвы в Воронеж к родственникам. Живут в таких домах старики и кормятся огородом да выводят свиней.
– Странный какой-то дом, – пробормотал Голыщенко.
Лай усилился, превратился в злобно-испуганный.
– Где же этот чертов пес? – спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно. – Дать бы ему кирпичом по башке, чтоб заткнулся.
Лай внезапно стих, и все трое услышали, как собака заскулила.
– Что там с этой зверюгой? – поинтересовался Панчик с сарказмом. – Клизму ей что ли поставили?
Хома с Голыщенко заржали, как кони.
– Тебе бы сейчас клизму, – сказал Петр, закашлявшись от смеха. – Пулей долетишь до Москвы.
Голыщенко постучал в прочно висевшую на петлях калитку. От стука собака опять подняла лай.
– Чертов пес, отпустило его, видать, – заметил Панчик.
Им никто не ответил.
Голыщ постучал снова. Теперь уже сильнее. Добавил ногой, от удара калитка содрогнулась.
В тишине заскрипела дверь, в темный двор за забором хлынул электрический свет и лег на землю неровным желтым прямоугольником. Пес спрятался в будке и испуганно заскулил.
Студенты услышали старческий голос:
– Иду, иду. Вот ужо нетерпеливые. Кого несет посреди ночи?
– Мы студенты, бабуся! – ответил Панчик дружелюбно.
– Какие такие студенты?
– Программисты, бабушка, – разъяснил Хома терпеливо. – У нас машина сломалась. Нам бы позвонить, а?
– Позвонить? – переспросила бабка.
– Вызовем эвакуатор, – пояснил Голыщенко. – И уйдем. Нам только позвонить, чесс слово!
– Да кто сейчас верит в честное слово, – засмеялась старуха. От ее смеха повеяло чем-то недобрым. – Но так и быть. Впущу вас.
Студенты переглянулись.
– Все в ажуре, – подбодрил друзей Голыш, глядя на их вдруг ставшие неуверенными лица. В глазах обоих читается – а, может, лучше свалить отсюда, пока не поздно? – Мы у этой карги еще и самогонки выпьем.
Заскрипела, открываясь, калитка, и ребята увидели приземистую горбатую старушонку в черном платке. Старенькая фуфайка, кофта, что виднеется под ней, юбка и резиновые сапоги довершили образ одинокой, никому ненужной деревенской старухи.
Она отошла, пропуская гостей во двор. Хомскому показалось, что в ее подслеповатых глазах на миг промелькнуло торжество. Ее взгляд задержался на Хоме.
Он стал искать взглядом собаку, но увидел только массивную старую будку под окном, из которой раздается тихий скулеж.
– А что, Хома, – сказал с ухмылкой Панчинков. – Если вдруг не сумеем вызвать эвакуатор, слабо тебе добежать до Москвы, не останавливаясь, и при этом нести меня на плечах?
– Да иди ты, – буркнул Хомский, проходя в дом вслед за друзьями. – Такого слона нести – сразу позвоночник в трусы осыплется.