Византийское наследство
Шрифт:
Первое распрекрасно понимало, что имеет в рабстве православных, и в большей массе, старалось не тиранить «живую собственность» без меры. А вот католические паны получили в холопство схизматиков, которые априори за людей не воспринимались — не более чем скот, который можно забить ради собственного удовлетворения.
— Ничего, панове — у меня есть галичане и литвины. Пройдет полвека и у вас начнется занимательный процесс под названием «переоценка ценностей». А наиболее горячих злопыхателей России вскоре ждет увлекательная поездка на край света
Иван Антонович прищурил глаза — игра с англичанами только начиналась, и ставки в ней были высоки…
Глава 11
Шлиссельбург
Императрица Всероссийская и Византийская
Софья Федоровна
после полудня 30 сентября 1774 года
— «Секретный каземат» — здесь Иоанн Антонович провел долгие восемь лет своей жизни, ваше императорское величество.
Голос Марии Васильевны дрогнул, она отодвинула засов на двери, и с протяжным скрипом отворила ее нараспашку. В ноздри сразу проник непередаваемый запах застарелой вони, затхлости, прелой соломы, копоти и сырости. Все же на площадке, лестнице и караульной комнате проветривалось, но в «царской камере» время словно остановилось.
— Боже мой!
Софья Федоровна прикусила кожу на ладони, которой прикрыла нос и рот — настолько отвратно на нее подействовал смрад. Но представив, как любимый муж провел здесь долгие годы с юного возраста, да еще нещадно избиваемый палками, испанка опустила руку и решительно шагнула в сумрак камеры, что походила больше на погребальный склеп, освещенный двумя тусклыми огоньками.
— Тут все осталось как прежде, государыня! Только вчера принесли с церкви икону и лампадку, что вот на стене, положили на стол книги. Бросили на пол охапку соломы — ее меняют каждый месяц. Да зажгли сальные свечи в подсвечнике. Их сейчас две — но когда Иоанн Антонович тут находился, горела только одна.
Императрица шагнула к подсвечнику, вынула одну из свечей из «стакана», и, наклонив, решительно погасила об стену. Стало намного темнее, но Софья Петровна повернувшись, попросила:
— Князь, будьте добры, затворите дверь на засов, нам с сестрой нужно побыть здесь наедине!
Генерал-прокурор затворил дверь, стукнул входящий в паз засов — в камере осязаемо сгустилась неприглядная тьма, и смрад стал приторным, каждый вздох делать было трудно. Императрица внимательно огляделась, когда ее глаза привыкли к темноте.
Все было так, как рассказывал ей муж, в глазах которого в тот момент блестели слезы. Охапка соломы и цепи, табуреты и стол, на котором лежали книги. Она взяла одну в руки — в пламени свечи еле разглядывались буковки. А ведь Хайме прочитал их десятки, если не сотни — какое же терпение и любопытство к знаниям он проявил?!
— Когда я впервые увидела государя Иоанна Антоновича, он прикрывал ладонью глаза — даже в сумраке плохо видел, ему казался ярким днем наша «белая ночь». А в очах был гной — я промывала их травами каждый день, и он стал лучше видеть, ваше императ…
— Не называй меня так более, даже на людях, сестра. И давай общаться по-простому, — Софья Петровна шагнула вперед и обняла Машу. Тихо зашептала ей на ухо, чувствуя, как под ладонями чуть задрожали плечи молодой женщины, которая не ожидала такого отношения к себе со стороны властной и гордой императрицы:
— Спасибо тебе, ты спасла нашего мужа, одного на двоих. Мы любим его обе, и верны ему, а Хайме любит нас. И это наша связь навеки. И наши дети должны быть связаны навечно — у них один отец, одна кровь. Внутри моего чрева плод, и это девочка, я чувствую это. Имя ее будет Мария — как наши с тобою, сестра! Мы навек связаны одной судьбой…
Софья Федоровна заплакала, целую милую женщину, давнюю любовь своего мужа, совершенно не испытывая ревности. Она на секунду представила, какие муки перенес здесь ее муж, и как незримо согревала его заботой донна Мария, не позволяя сойти с ума.
Мария Васильевна тоже заплакала, крепко обнимая и прижимая к себе инфанту. Потом прошептала:
— Я когда здесь, всегда представляю как одиноко и страшно было Иоанну в этом подземелье, как тосковал по любви и заботе, по ласке и добрым словам. Как молился он…
— Ты Маша, я Софа, у нас один муж — у меня династический, но ставший любимым, у тебя любимый, но династическим он не мог стать. Я хочу, чтобы ты была всегда вместе с нами, не хочу видеть тоску в глазах мужа, пока тебя нет рядом с ним. А мы будем любить его, и рожать ему наследников, и заботиться о нем, и ласкать ночами…
Женщина от ее слов словно окаменела, даже кожа похолодела под ее ладонями. Софья Петровна горячо зашептала в ухо:
— Он наш муж, Маша — и нам его не нужно делить. Я беременна и не могу выполнять супружеский долг, зато ты его исполнишь. Так надо, пойми! У него две империи, народ — и с нами он должен черпать силы для грандиозной работы, и нести ту ношу, которая взвалена на его плечи! А слухи, которых ты всегда опасалась?! Их не будет, сестра! Сейчас ты поймешь почему, и не смей отказываться — Иоанн, как император Всероссийский, не нарушил данное тебе свое слово!
Софья Федоровна подошла к двери и стукнула кулачком по дубовым доскам, громко произнесла:
— Любезный Александр Алексеевич, откройте дверь!
Князь Вяземский отодвинул засов и в глаза ударил уже не сумрак, как считала императрица вначале — а чуть ли не яркий свет, насколько была разительна перемена в ощущениях.
— Ваше императорские высочества, великие князья Василий и Владимир! Ваше царское величество, государь Эпира и Албании Иоанн, первый этого имени! Подойдите ко мне, дети мои, и возьмитесь за руки! Как я взяла за ладонь свою царственную сестру, государыню Эпира и Албании Марию, дочь Василия.