Визит в абвер
Шрифт:
Из его не совсем последовательного, но безусловно достоверного пересказа майор понял, что и Броднер, и Шульце погибли от пуль гитлеровцев. Доктора Шульце автоматная очередь сразила в тот момент, когда он, исполняя свой врачебный долг, бросился спасать раненого начальника конвоя. Манфреда Броднера подстрелили чуть позже, едва он высунулся из автобуса, чтобы призвать нападавших прекратить кровопролитие.
— Товарищ майор, разрешите вопросик? — осмелел дежурный, подробно изложив суть телефонного разговора.
— Слушаю.
— Дело в том, что везли в автобусе пленных немцев. А обратили внимание, кто обстрелял их? Тоже немцы. Строчили из автоматов и орали «Хайль Гитлер!». Как понимать это?
—
— Нелюди.
— Это точно. Ну а вы форсируйте поиск этих нелюдей. Чтоб ни один не скрылся.
— Слушаюсь!…
Как же, однако, жестока война, чего только не уготовила она человеку, угодившему в ее мясорубку.
Размышляя о превратностях судьбы, о тесном соседстве на войне жизни и смерти, Борцов вновь прошелся по пустующему штабу. В одной из комнат он присел к столу, задумался. Чем же еще заняться ему, дожидаясь ответа из Москвы? И тут невольно вспомнил о письме, лежавшем в его папке.
Странная и очень печальная история. Но как тут отказать в просьбе Манфреду Броднеру? Кто еще вчера мог подумать, что все так обернется? Уж не отцовское ли предчувствие подсказало ему заготовить впрок послание сыну? Поддался настроению, внутреннему порыву. И вот оказалось, что поступил он так совсем не зря. Не все опасности оставались у него позади, даже после того, как от его виска отстранили руку с пистолетом. Война все-таки подкараулила его, доконала.
Как поступить с письмом? Конечно же хранить до конца войны, в почтовый ящик его не опустишь. Но что хоть в нем, в его строчках? — Броднер сам просил прочесть, никаких, мол, секретов от русского офицера у него теперь нет.
Борцов открыл конверт, извлек сложенные вчетверо листы. Они были исписаны крупным, размашистым почерком. Вот первая страничка, самое начало. «Дорогой мой мальчик, — рука здесь чуточку дрогнула, буквы "поехали", — родной и любимый Курт! Обращаюсь к тебе издалека, война для меня окончилась и я нахожусь в России, в плену. Жив, здоров, и вот, как видишь, имею возможность откровенно поговорить с тобой. Заранее хочу предупредить, что в этом разговоре многое будет казаться тебе неожиданным и непонятным, ноты, сынок, не удивляйся. Непонятными покажутся тебе не мои слова, а мысли, которые так властно завладели теперь твоим отцом, что от них уже не отделаться. Да и зачем, собственно, отделываться, если они доставляют мне и первые радости, и большое удовлетворение. Но сперва, мой дорогой Курт, я должен объяснить тебе, что же случилось с твоим отцом. От дивизии, в которой я служил, осталось одно мокрое место. Тут я не сгущаю красок и ничего не преувеличиваю…»
Дальше шло подробнейшее описание событий, с которыми Борцов был хорошо знаком. Один листок, другой, третий… Павел Николаевич быстро пробежал глазами строки, не сообщавшие ему ничего нового, и задержался на описании попытки Броднера к самоубийству. Обнаженно, с жестокой правдивостью отец рассказывал о своем духовном крахе. Хватило ему и смелости, и сил описать все это. Впрочем, Броднера нетрудно понять: глубокий самоанализ невозможен, если избегать правды, утаивать неприятное. Да и Курту уже семнадцатый, с ним можно объясняться по-мужски, без обиняков. Пусть читает да на ус мотает, польза таких жестоких уроков очевидна.
Изложил Броднер, правда, в общих чертах, не раскрывая тайн, и свою встречу с русским офицером. На этих строках майор тоже не задержался, но прочитал очень внимательно.
«Об одном прошу тебя, Курт: больше не старайся походить на своего отца. Как-то раньше ты сказал мне, что будешь моим достойным наследником. Упаси тебя бог! Умоляю и заклинаю: не стремись к этому. Каким я могу быть для тебя примером? Для всех, кто готовится вступить в сознательную жизнь? Мое поколение
Борцов аккуратно вложил листки в конверт, на котором был адрес Курта. Он еще не знал, как в конце концов поступит с этим письмом, но постарается сохранить его до дня победы.
Прошло несколько часов, прежде чем к Борцову явился полковой радист. Принятая им радиограмма представляла из себя стройные колонки цифр. Павел Николаевич поблагодарил солдата и, запершись в комнате, выложил на стол книжечку с шифром, чистую бумагу и начал превращать цифры в нормальные слова. Итак, с первых же слов стало ясно, что весь текст составлен генералом Судоплатовым. Его стиль — рубленая фраза, отточенные формулировки, категоричные выводы. Брать быка за рога он умел. Поиск Шустера, полагал он, задача номер один. Предпринимаемые абвером попытки создать новые опорные пункты и восстановить старые следует пресекать в зародыше. Активную поддержку окажут фронтовые управления контрразведки «Смерш». Их станции слежения за эфиром постараются запеленговать выход абвера на связь с подвижным отрядом Шустера. Для этой же цели в распоряжение Борцова будет направлена машина с радиопеленгатором. Ядро поисковой группы должна составлять погранзастава капитана Самородова.
Начальник управления также предложил подумать, в каком качестве может быть подключен к поиску бывший абверовский агент Сергей Ромашов. Этого радиста, засланного в советский прифронтовой тыл полтора месяца назад, Борцов знал лично. Выполнять преступное задание парень не стал, а, приземлившись, прямо с парашютом направился в одну из воинских частей. Своим чистосердечным признанием он внушал доверие.
Не видя в том особого риска, Ромашова определили в группу пеленгаторщиков. Он умел быстро принимать на слух и по почерку узнавать недавних сослуживцев. С помощью Сергея удалось засечь несколько вражеских радиоточек.
Полной неожиданностью для Павла Николаевича явилась последняя фраза шифровки: его поздравляли с присвоением очередного воинского звания.
Что ж, вроде бы все ясно, надо приступать к делу.
Встретившись с начальником штаба полка и проинформировав его о распоряжениях Центра, Борцов сразу же выехал на заставу. Лесная дорога, тем более после недавнего происшествия, не внушала никакого доверия, однако думать о возможных неприятностях не хотелось. Голова была занята другим — Павел Николаевич пытался уже сейчас представить себе назревавшие события. Воображение рисовало, пока лишь в общих чертах, довольно любопытную картину. Матерый гитлеровский разведчик, преодолев линию фронта, углубился в леса и бесследно исчез. Он уверен, что, совершив этот маневр, сумеет перехитрить советскую разведку. Пройдет немного времени и, освоившись на новом месте, Шустер начнет действовать. И хотя сам шеф, то есть майор фон Баркель, отнюдь не фантазер, даже он не посмеет предположить, что по следу пойдет не кто-нибудь, а исчезнувший из абвера писарь, обладавший четким, каллиграфическим почерком.
То, что было уже известно Борцову, обнадеживало. Кое-что сболтнул власовец — не по своей неосторожности, разумеется, а с определенной мыслью. Упрекнуть в неосторожности можно лишь лейтенанта Руммера, его дневничок тоже сослужил службу. Ну а полковник Броднер действовал, отдавая себе отчет в том, на что идет. С его помощью удалось докопаться до сути, ухватиться за кончик ниточки в хитром клубочке. Итак, ниточка в руках. Куда же она поведет? И не оборвется ли в самом неподходящем месте?
Удалось ли за эти два дня капитану Самородову еще хотя бы на шаг приблизиться к истине? Чем он занят сейчас? Все так же упрямо продирается сквозь чащобы или нет-нет да и посмотрит на запад, туда, где за горизонтом не так уж и далека граница, его старая, родная, сожженная врагом застава?