Визит в абвер

Сердюк Александр Севастьянович

— Рыло? — переспросил гауптман, подняв на Трыньку удивленные глаза.

— Морда значит… У мужиков…

— Ну а пушок?

— Поговорка есть така… Рыльце в пушку — значит виноват. Дуже виноват…

— Итак, кого возьмете?

— Рябцова Ивана… Позвольте напомнить: на его счету семь партизан.

— Знаю. Еще кого?

— Малахова Сергея… Связную партизан собственноручно изничтожил…

— Глуповат… Зачем было? Она бы моим солдатам в живом виде понадобилась.

— Может, и глуповат… По молодости… Но дуже храбрый.

— Ладно, берите. Еще?

— Уханов…

— Новичок?

— Це так… Парень с хутора Дубки, помните? Опорный пункт, где ночевали. Его сам папаша нам навязал. Дед

тот — злющий и хитрющий. Дуже щедро угощал нас. И первача поставил.

— Папаша — человек понятный…

— Та вы не сомневайтесь, яблочко от яблони далеко не падае.

— Может, и гак, но пороха еще не нюхал. На что он вам?

— Машиной управляет добре. Шофер высокого класса.

— Ладно… Под вашу ответственность.

— Покорно слушаюсь!

— Сами-то как? Русские, кажется, говорят: на других надейся, а сам не плошай.

— Трыньке теперь хвостом вилять поздно…

— Бегут не некоторые. Верят, что повинную голову меч не сечет.

— Мою отсечет, господин гауптман, я знаю.

Тут Трынька запнулся и, беззвучно пошевелив обветренными губами, покорно поднял на гауптмана глаза.

В путь выступили с восходом солнца. Через болото перебрались по старой подзатопленной кладке, обнаруженной при рекогносцировке местности. Как только почувствовал и под ногами твердую почву, Трынька приказал прибавить шагу: до шоссе следовало добраться к полудню. Далеко не каждый шофер в прифронтовой полосе рискнет к ночи взять попутчиков. Вот и проголосуешь на обочине до следующего рассвета. А операцию надо провернуть в течение одной ночи, чтобы еще затемно выбраться из города.

Машины в этот день шли редко и все больше легковые. Нужен был грузовик. Но кузова «студебеккеров», прогромыхавших мимо дежурившего у шоссе Трыньки, были накрыты брезентами, под ними было что-то громоздкое и тяжелое. Вслед за «студебеккерами» с ветерком пронеслась полуторка. Увидев на ее бортах красные флажки, Трынька не стал голосовать: эту все равно не остановишь. Шофер только покрутит у виска пальцем: дескать, в своем ли уме, не видишь, с каким грузом иду?…

Подумав, Трынька вывел «пленных» на шоссе и дал команду на движение. Он решил не сворачивать на обочину, чтобы водитель заранее видел, кто и зачем останавливает. И, действительно, следующая полуторка, едва он поднял руку, сбавила скорость и, словно приглядываясь к этому странному шествию, еще какое-то время медленно катилась, пока не взвизгнули тормоза. Правая дверца кабины тут же распахнулась, и, высунув наружу коротко стриженную голову и крутые, округлые плечи, сержант с погонами инженерных войск окликнул:

— Эй, кто у вас старший? Давай, да поживее…

Трынька прибавил шагу, затем побежал, опасаясь упустить эту, пока еще единственную возможность. Попутно заглянул в кузов и, никого там не заметив, подумал, что лучшей оказии и желать нечего.

— Что это у тебя за армия? — встретил его усмешкой сержант, для порядка застегивая воротничок гимнастерки.

— Та ото ж сам бачишь, — начал по-простецки Трынька, не успев отдышаться. — Поймали в районе… С парашютами сиганули. Прошлой ночью… Ну, доставили их местной власти, она побалакала трошки, потому как на больше слов не хватило. Языка того у нас нихто не знае. Но главное все-таки зразумилы: оци ночные птахи наверняка шпионы. Натуральные… Ну, тут мне, как командиру истребительного отряда, приказ: возглавить конвой и — в Молодечно.

— А что ж это вы так, пехтурой?

— Та яки ж теперь в районе машины! Все для фронта, все для победы… Сам знаешь.

— Ну а в Молодечно, там-то к кому?

— Наказали передать военным… Какому-нибудь штабу. Армейскому або даже выше… Советовали спрашивать разведку…

Сержант прикинул что-то в уме, внимательно оглядел конвой, уже поровнявшийся с машиной, коротко

бросил:

— Давай, грузись!… Какой-нибудь штаб да найдем…

Трынька первым вскочил в кузов. К своему неудовольствию теперь он увидел солдата, лежавшего на свежескошенном сене. Тот спросонку протер глаза, привстал, поправляя на груди автомат, и, стряхнув с брюк прилипшие травинки, облокотился о кабину, не без любопытства разглядывая неожиданных пассажиров.

Немцев усадили ближе к кабине, конвоиры расположились по обе стороны у бортов.

— Ястребки, как там у вас? Все в ажуре? — весело спросил сержант, намереваясь захлопнуть дверцу.

— Порядок. Трогай!

Полуторка легко набрала скорость: дорога шла прямо, распахнуто и свободно, встречный, не растерявший дневного тепла ветерок приятно омывал лица… Трынька снял картуз, спутанные, рыжеватые, давно не мытые волосы ершисто вздыбились. Он запустил в них пятерню, обжал сильными узловатыми пальцами и искоса, из-под своей тяжелой ладони посмотрел на солдата. И сразу же в его встревоженную душу проник холодок. Солдат уставился глазами в немца, наряженного в мундир гауптмана. Затем он незаметно толкнул Трыньку локтем и взглядом показал на подозрительно оттопырившийся задний карман брюк конвоируемого. Предмет, лежавший в кармане, заявлял о себе совершенно определенными формами. Даже не военный человек безошибочно установил бы его назначение.

— Вы их обыскивали, а? — тихо спросил он, подвинувшись к старшему конвоя.

Трынька утвердительно кивнул головой.

— Кто ж так обыскивает? Взгляните на его задний карман… Там же браунинг… — Солдат укоризненно покачал головой.

Он не ошибался. Оплошность оказалась настолько очевидной, что разубеждать его было даже опасно. Трынька решительно встал, шагнул к «гауптману» и, не говоря ни слова, одним движением выхватил из кармана браунинг. Проводя эту молниеносную операцию, он ухитрился незаметно подмигнуть немцу. Чего доброго, еще вздумает шуметь.

— Малахов! — закричал Трынька на одного из конвоиров. — У тебя що — очи повылазили? Як обыскивал? Ты що, ниже спины пошарить постеснялся?

— Да кто ж мог подумать…

— Индюк за тебе буде думать? — вскипел начальник конвоя. — Благодари товарища солдата, гвардии рядового, а то стали бы с тобою покойниками.

Инцидент, не предусмотренный даже чересчур ушлым, обычно все подмечающим гауптманом, был исчерпан. Солдат вроде успокоился и уже не приглядывался к немцам с прежней подозрительностью. Да и темнеть стало. Вечерние сумерки, сгущаясь, обволакивали и машину, и сидящих в ней людей. Все окружающее буквально с каждой секундой лишались своих очертаний, размывались, а то и вовсе исчезало из виду.

Тем не менее тревожный холодок в душе Трыньки не таял. Репутация его «конвоя» оказалась подмоченной. У немца — оружие! Поверит ли солдат, что виной всему была их оплошность? А если он не такой тюха-матюха, каким показался в первую минуту? Давно ли, сладко зевая, протирал свои заспанные глазки? А они у него вон какие зрячие! Небось прижимается сейчас к кабине и подумывает, как бы самому весь этот «конвой» отконвоировать. Хотя бы в тот же армейский штаб… Конечно, от нежелательного свидетеля легко избавиться — пырнул штыком, как того дезертира-старосту, и за борт. Обделывать такие делишки в темноте сподручно. Но что потом? Прикатит машина в Молодечно, и тот же сержант спохватится: шутка ли, пропал его подчиненный! Шум такой поднимет, что чертям станет тошно. Ну, и всей операции тогда крышка, ибо внезапность и все прочие преимущества будут утрачены. Значит, трогать солдатика нельзя, по крайней мере пока. Молча следи за ним, а главное — не допусти его до тех, кто в кабине. Долго ли постучать по ней ладошкой, попросить затормозить по малой надобности, спрыгнуть за борт. Ну и закрутится карусель…