Визит в абвер
Шрифт:
Подумав о контрразведчике, предоставленному на какое-то время самому себе, Самородов решил присоединиться к нему. Борцов прохаживался между высоких березок, любуясь их ослепительно белыми, шелковистыми стволами и взглядывая порою на ветвистые кроны, слегка раскачиваемые ветром. Слышался тихий шелест листвы.
— Скучаете? — спросил капитан, приблизившись.
— О, нет! — остановился Борцов. — Вникаю в тайны здешнего леса. Нам же предстоит разгадывать их.
— Теперь будет легче… Вдвойне, — сказал Самородов, не скрывая своей радости гостю. — Может, присядем? Как перед дальней дорогой.
— Что ж, согласен, — Борцов тоже улыбнулся. — А то говорят, в ногах правды нет. Нам же нужна только правда.
Они опустились под одной из березок, бросавшей на траву заметную тень.
—
— По старшинству, что ли? Я ведь свою службу тоже с границы начинал, под боком у Ирана. Есть на юге Азербайджана прекрасный уголок такой. С одной стороны Каспий, с другой — Талышские горы и Муганьские степи. В тех горах и находилась наша застава — уютное гнездышко под самым небом. Два годочка по серпантинам отшагал. С местными жителями крепко взаимодействовали. Одного пастуха всю жизнь помнить буду. Было ему уже больше ста с гаком, но ежели чужака заметит, обязательно нам сообщит. Знаком «Отличный пограничник» его наградили. Очень хотелось старику в Москве побывать — устроили ему поездку. — Тут Борцов вдруг ни с того ни с сего расхохотался. — Оказывается, в Москве с пастухом одно недоразумение вышло. Он плохо знал русский язык. Приставили к нему переводчицу, студентку из МГУ. Несколько дней девушка сопровождала его в поездке по городу. А когда пришло время возвращаться домой, в Азербайджан, старичок заявил, что без нее ни за что не уедет. Уж очень красивая девушка, за свои 140 лет он впервые увидел такую. Генералам погрануправления еле удалось уговорить его…
Борцов на время замолчал, чтобы вдвоем с начальником заставы посмеяться в охотку, потом продолжил:
— После границы поступил в военный институт, прошел курс теории и практики чекистского мастерства. Несколько лет трудился на Дзержинке в управлении генерала Судоплатова. За рубеж тоже ездил, стажироваться. Это уже перед самой войной. А последняя поездка была нынешней весной с визитом в абвер. Оттуда еле ноги унес.
— Отчитались в Москве и прямо к нам? — спросил Самородов.
— Да, прямо.
— Как там наша столица поживает? Немца вон уже где бьем. Крепкий дали поворот от ворот.
— Москва теперь каждый вечер войскам салютует. К государственной границе подходят.
— Там-то все и началось. От моря до моря.
— Ваша застава где дислоцировалась? — поинтересовался Борцов.
— На Буге. Чуть ли не все там и остались. Поступил приказ на отход, а исполнять его уже некому. Из-под огня ушли только старшина Кирдищев, рядовой Корнеев и я. С той поры так втроем и воюем. Свою нынешнюю заставу уже трижды переформировывал. Без жертв война не бывает. Сейчас вроде в тылу, но тыл этот подчас оборачивается фронтом. Солдат, ясное дело, не выбирает, где ему воевать. Иной раз подумаешь — уж лучше бы там, на передовой. По крайней мере знаешь, откуда твоя пуля прилетит. — Капитан расстегнул набитую служебными документами полевую сумку, извлек из нее крупномасштабную карту. — Хотите на окрестные места взглянуть?
Он обвел в правом нижнем углу бледно-зеленое пятно с черными прямоугольничками, с тоненькой, кое-где прерваной прожилкой лесной дороги.
— Этот проселок видите? И эти кирпичики на опушке? От населенного пункта там не осталось и следа. А не далее как на прошлой неделе красовалось с десяток добротных рубленных домов. Мы прошли через деревню вечером, а на рассвете туда нагрянули бродячие гитлеровцы. Им, видите ли, приспичило свои продзапасы пополнить. Ну, тут и началось… Выгребли из подвалов и сараев все подчистую. Свинья попадется — свинью волокут, коза — козу, хозяину ничего не оставляли. Летом у людей какие запасы — крынка молока или кастрюля малосольных огурчиков. Гребли и это. Да еще матерились, что мало. Народ и рта раскрыть не смел, самому уцелеть бы. А кто нынче проживает в глуши? Стар да мал. Позабивались в углы, окна подушками заложили, двери на засов взяли. Озверели из-за этого гитлеряки и принялись дома палить. Подряд, все без разбора. Все до единого превратили в пепел. Люди из окон сквозь пламя выпрыгивали, так они по ним автоматными очередями… Скажите, какие матери дали жизнь этим ублюдкам? Кто вконец
— Но были в Германии и другие, — сказал Борцов, выслушав этот затянувшийся монолог. — Они не созерцали, а боролись. И не на жизнь, а на смерть!
— Да, были! — с прежним возбуждением произнес Самородов. — Вы говорите о коммунистах.
— Гитлер, придя к власти, первый удар обрушил именно на них. Кого фюрер сразу упрятал за тюремную решетку? Эрнста Тельмана, их вождя. Что это — случайность? Так сказать, ошибка?
— К сожалению, — заметил пограничник, — коммунисты составляли лишь малую часть нации. Куда же все остальные глядели?
— Народ — понятие растяжимое… Язык общий, а мозги разные. И кошельки тоже.
— Кошельки… Неужели те, у кого большая мошна, атаковали мою заставу? Разве холеные пальчики нажимали на спусковые крючки! Разрушать и сжигать дотла красивейшие города и села! Вот как и эту безвестную деревеньку в лесу. Жила себе тихо-мирно в стороне от больших дорог, вокруг бушевала война, и ничего, все обходилось. А тут вдруг и сюда нагрянули завоеватели. Из этих же… бродячих. Опосля, уже с добычей, наткнулись они на нашу засаду. Их, конечно, окликнули, даже трижды, как положено. Думаете, остановились? Сделали свое «Хенде хох»? Побросали оружие?… Нисколько. А потом и пошло. Как на льду Чудского… Что, среди этих бандитов не было ни одного бывшего рабочего? Рабочего по своему классовому сознанию?
— Человек, употреблявший сверх меры наркотики, марихуану, кокаин и прочее, вконец разрушает свою психику. Он фактически перестает быть человеком. Подобно наркотикам, так же губительно действует на мозг и фашистская идеология. Поддавшись ее тлетворному влиянию, человеческое существо быстро утрачивает способность мыслить, а следовательно, и управлять своими поступками. Его психика парализована. Что же дальше? Остается лишь одно — всучить ему в руки оружие, из таких как он выстроить роты, полки, дивизии, скомандовать «Дранг нах Остен!». Это Гитлер и сделал… Уверяю вас, капитан, банда, с которой сразились ваши солдаты, состояла из таких вот нелюдей. Руки, обагренные человеческой кровью, слишком тяжелы, чтобы их поднимать.
— Потому-то они и разбрелись по здешним лесам… Уходят от возмездия, — сказал Самородов, вспомнив о разложенной на траве карте. — А медвежьих углов здесь хватает.
Начальник заставы задержал свое внимание на цветных карандашных пометках возле двух, почти одинаковых размеров, голубых пятнах в правом нижнем углу.
— Что за озера? — спросил Борцов.
— Круглое и Долгое. Они, как видите, смыкаются. Западнее берега образуют одну сплошную линию. Вокруг озер густой лес. Этот массив, по приказанию командира полка, мы должны прочесать сегодня же. Вернется конвой — туда и направимся… А пока, может, перекусим? Вы — с дороги, а мне все некогда… У нашего повара, на походной кухне, найдется что-нибудь горяченькое, да и чайку вскипятим. Нашего, пограничного. Как, Павел Николаевич?
— С превеликим удовольствием, — майор заулыбался. — Давайте вспомним наш неповторимый чаек. Заваривать не разучились? Как никак, уже три года вдали от границы.
— Ну это только по календарю, что ли… А душой мы с нею не расставались. Мысленно я иногда даже по дозорным тропам хожу. Хоть верьте, хоть нет. Наряды проверяю, каэспэ осматриваю. Ночь, заполночь — все равно. — Самородов спохватился, словно почувствовал отчего-то неловкость, потише договорил: — Это я только вам, Павел Николаевич, а то еще бог знает что подумают. Не всякий и поймет.