Визит в абвер
Шрифт:
Тут генерал замолчал. Потер ладонью свой широкий, в наметившихся морщинах лоб, пристально посмотрел на разведчика, спросил:
— Как вы относитесь к слухам? Стоит ли им верить?
— Смотря каким, — уклончиво, еще не придя в себя, — ответил Баркель.
— Самым, что ни на есть, серьезным. Например, о том, что в числе заговорщиков оказался и ваш бывший шеф.
— Адмирал Канарис? — воскликнул майор, заерзав на стуле, и на его лице проступила бледность.
— Этот слух не с улицы и не с берлинских рынков. Он очень достоверный.
— Но как можно в такое поверить? Вильгельм Канарис — это же создатель нашей разведки и контрразведки. Отец абвера. Еще недавно сам фюрер произвел его в адмиралы. И вдруг такое!
— Наверное, и мне, и особенно вам со
Генерал сказал то, что считал возможным сказать. Ни одним словом больше. Сообщил факты, да еще какие! Ему не понравилась первая реакция абверовца — проступившая на его лице бледность. Что это, только профессиональная солидарность? Или и впрямь стало жаль генерала. Ведь уже заранее нетрудно предсказать, чем это для него кончится. На кого замахнулся! А был он, рассказывают, человеком скрытным и очень хитрым. Резиденцию Канариса в Берлине называли «лисьей норой», а его самого «хитрым лисом». Неужто в абвере все под стать своему бывшему шефу? Пожалуй, дискуссию с майором лучше не затевать, правду от него все равно не услышишь. Мудро сказал философ: «Мысль изреченная есть ложь». Сейчас тем более…
После молчания, продолжавшегося несколько минут, Эккес спросил:
— У вас есть ко мне просьба? Может, как всегда, вам нужен самолет?
— Истинно так, господин генерал. Поскольку гауптман Шустер уже обосновался на постоянной базе, ему необходимы кое-какие грузы.
— Что именно?
— Оружие, боеприпасы, продовольствие.
— Продовольствие? — удивился генерал. — Он что, не в состоянии добыть его на месте?
— Я советовал ему поначалу этим не заниматься. Опасно настроить против себя крестьян. Тем более что во время отступления мы кое-что прихватили. На первый случай могу из собственного резерва.
— Значит, самолет все-таки нужен?
— Как видите.
— Рейхсмаршал при встрече в Берлине дал мне понять, что бомбардировщики нужно использовать лишь по прямому назначению. Русских надо бомбить и бомбить, иначе их не остановим.
— Но разве подрыв их тыла менее важен? — осмелился возразить Баркель. — Я же кроме автоматов и патронов могу послать гауптману тонны взрывчатки. Объекты для ее применения найдутся: железнодорожные и телефонные узлы, линии электропередач, мосты. Мои агенты в тылу Красной армии могли бы более активно вести рельсовую войну. У меня на складах имеется взрывчатка, замаскированная под консервные банки с тушенкой и термосы. Положи в рюкзак и путешествуй…
— Это уже совсем другое дело. Диверсии в прифронтовом тылу нам крайне нужны. К большому сожалению, русским эшелонам пока никто не препятствует, даже наша хваленая авиация. — Генерал нахмурил брови и, побарабанив пальцами по крышке стола, наставительно произнес: — Суть нашего понимания задач разведки в тылу противника непременно сообщите гауптману. Заодно с грузами отправьте к нему и своего радиста. Кстати, как вы, майор, ни хитрили, но я понял: между шефом абверкоманды и его лучшим радистом пробежала черная кошка. Почему?
Баркель не готов был к такому вопросу и в ответ лишь пожал плечами.
Собирали Ромашова в полет недолго. Ему выдали новую рацию, сухие аккумуляторные батареи и компас. Пистолет «ТТ», с которым он прилетел, старшина команды оставил у себя. «Будет нужен, гауптман выдаст», — сказал он, не вдаваясь в объяснения. Парашют положили в багажник машины.
До аэродрома провожал сам шеф. Он нет-нет да и поглядывал на Ромашова, удивляясь его олимпийскому спокойствию… Странно. Совсем не то творилось в душе шефа. Можно было подумать, что этот полет за линию фронта предстояло совершить ему самому. Да, нервы, нервы! Расшатались они за войну. Трудно стало владеть собой. Еще хуже старческой рассеянности прогрессирующая мнительность. Постоянно боишься оказаться глупее противника… И все это из-за них, русских. Баркель имеет с ними дело с первого дня. Если бы теперь у него спросили, оправдались ли его былые
Мысли текли свободно, ни что их не прерывало. Ромашов по-прежнему сидел спокойно и лишь изредка облокачивался на сиденье, словно намереваясь что-то сказать шефу. Но его голоса Баркель так и не услышал. И лишь перед тем, как подняться на борт поджидавшего «Хейнкеля», Баркель с не присущей ему мягкостью спросил:
— Сережа, вы ни о чем не жалеете?
— Жалеть? О чем, господин майор?
— Ну, хотя бы о том, что не воспользовались отпуском. Побывали бы в Берлине, в других наших городах.
— В Берлине я еще побываю, — сказал Ромашов с уверенностью, не оцененной Баркелем. — После долгожданной победы.
— Да, да, после победы, — поспешно подхватил шеф, отступая от трапа.
…Короткая летняя ночь поторапливала. Линию фронта бомбардировщик пересек, забравшись на безопасную высоту. Под его крыльями теперь расстилалась та самая земля, по которой целых три года маршировала германская оккупационная армия и на которую она еще надеялась вернуться. Там, далеко внизу, темень непроницаемо окутывала не возделанные и в эту весну поля, израненные фашистскими бомбами и снарядами перелески, разрушенные и сожженные селения, глухие лесные чащобы. В одном из белорусских лесов укрывался и отряд Шустера, поджидавшего его в эту ночь самолет. Из радиограммы, полученной от шефа, следовало, что на обозначенную кострами поляну будут сброшены взрывчатка, боеприпасы и продовольствие, а также радист Ромашов. За последним гауптману предписывалось установить строжайшее наблюдение. В случае малейших подозрений крайние меры принять самостоятельно.
Падая с пока еще не раскрывшимся парашютом, Ромашов сквозь полумрак различил внизу багровые точки костров. Огни разгорались все сильнее. Пространство, заключенное между ними, чернея, напоминало бездонный провал.
Над головой наконец-то захлопал вырвавшийся из-за спины купол парашюта. Завибрировали, подобно струнам, натянувшиеся стропы. Резкий внезапный рывок погасил скорость. Снижаясь уже с замедлением, Ромашов определил, что планирует он как раз туда, где должны поджидать его люди Шустера. Однако такая точность его не устраивала. От костров следовало уйти в сторону, и чем дальше, тем лучше. Только в этом случае, приземлившись, он успеет развернуть рацию и вызвать поисковую группу. Другой возможности сообщить Борцову координаты базы абверовского филиала у него не будет. Пеленгаторщики контролируют круглосуточно, и они конечно же сумеют поймать всплески его волны.
В эти считанные секунды Сергей испытывал то неповторимое чувство, которое приходит вместе с сознанием исполненного долга. Да, все, что было в его силах, на что у него хватило и ума, и мужества, он сделал. Возможно, на его месте кто-нибудь другой смог бы исполнить все точь-в-точь, как велел Борцов. Но справедливости ради надо сказать, что Павел Николаевич и не требовал слепо придерживаться его плана. Жизнь мудрее и хитрее даже видавших виды разведчиков, и ее поправки надо принимать с благодарностью.