Вкус Евы

Риччи Джас

— Что здесь написано? — Повторяет мужчина твердо, и я внезапно понимаю, что он закипает.

— В чем проблема? — Хмыкаю, пресекая глупый смешок, он ведь прочитал наши каракули, тогда чего ещё ожидает услышать?

— Ты уверена, что твоему отцу будет приятно узнать, что его дочь…

Прикрываю ему рот ладошкой, чтобы он прекратил говорить глупости. Опять всё испортит, а моё отношение к нему и так на ладан дышит. Раевский как-то странно смотрит на меня, а потом своим поступком заставляет меня застыть на месте, словно

изваяние.

Его губы твердые и требовательные, а руки берут в плен моё онемевшее тело. Мало мне одного наказание в виде Михаила Раевского, как перед носом замаячил ещё один экземпляр. Мне бы стоило его оттолкнуть, только какая-то сила сковала моё тело.

— Когда начинаешь игры со взрослыми мужчинами, ты должна знать, что всё может оказаться намного серьёзнее, чем ты ожидаешь.

Да что за мать его нахрен здесь происходит? Это не может быть Максим, он никогда бы не посмел ко мне прикоснуться! Слишком велико его раздражение ко мне.

25 глава

Ева

Я действую молниеносно: отталкиваюсь ладошками от его груди и с остервенением вытаскиваю полы его рубашки из брюк, задираю её выше и понимаю, что мои ноги отказываются мне служить. Передо мной и есть Максим Викторович! Я дрожу от нервного перенапряжения. А он смотрит на мои пальцы, скользящие по набитой татуировке на рёбрах и часто дышит.

— Ты вообще сошел с ума? Что ты себе позволяешь? — Горло сковывает спазм негодования, но я выдавливаю каждое слово из гортани и подавляю крик отчаяния.

— Это что ты себе позволяешь, мелкая стерва? Думаешь, я не понимаю, что ты намерено заводишь меня. Да я скоро свихнусь с тобой!

— Раевский, тебе лечиться пора. Отпусти меня!

— С братом было лучше? Да?

— Ты — урод! Да ты даже хуже, чем он! Пусти! Или я буду кричать! Ты с треском вылетишь из универа.

— Закрой рот, стерва.

Он опять обрушивает на меня всю свою злость, вымещая её в надменном, болезненном поцелуе. Если я ему сейчас сломаю руку, меня надолго упекут в каталажку? Не знаю почему, но силы вырваться нет, так ведь не бывает! Да, он — мужчина, но я тоже не хлипенькая мадам.

Раевский углубляет поцелуй, превращает его в нежные посасывания, языком проникает мне в рот и ждёт от меня покорности. А мне противны его поцелуи, от слова — совсем. Неужели ему не понятно, что меня совершенно не торкают его надменные потуги?

— Ты закончил?

Дрожу всем телом и боюсь посмотреть в лицо тяжело дышащего Раевского. Боюсь, потому что безумно свербит рука, которая хочет ввалить надменному преподу увесистую пощечину.

— Не так хорош, как он? — Хрипит Максим и встряхивает меня за плечи, заставляя смотреть в глаза, но я не делаю так, как хочет он, но ему мало, он повторно трясет меня, словно тряпичную куклу.

— Да! — Выкрикиваю ему назло, чтобы отвалил, чтобы вообще забыл смотреть в мою сторону.

Мне кажется,

что в этот раз мне просто не отмыться от этой ненормальной семейки. Оказывается, я жутко ошибалась на счет домашнего Раевского. Такой же ушлёпок, как и его брат.

— Пошла вон! — Шипит Максим и отскакивает от меня.

— И пойду, и к тебе на пары больше не приду. Ты достал меня! Кем ты себя возомнил? Думаешь, если застал меня со своим братцем, так за компанию я и тебе предложу перепихнуться. Ты совсем меня за шлюху держишь?

— Уйди! — Раевский нервно заправляет рубашку в брюки и не смотрит на меня, зато его озлобленное лицо просто пугает.

— Ты меня шлюхой считаешь? — Толкаю его ладонями в грудь.

— Не играй со мной, — Максим перехватывает мою руку и дергает меня, и зря так поступает, от неожиданности я поскальзываюсь и падаю к его ногам.

Балетки разлетелись в разные стороны, а из незакрытой сумочки вывалились телефон, помада, зеркальце, блокнот — всё, что только могло. Чувствую, как к глазам подкатили слёзы, пытаюсь не сорваться, но душит комок, который вот-вот взорвется.

Слышу поток отборной брани, но мне плевать, что творится надо мной. Мои дрожащие руки собирают рассыпанные вещи. Бежать, бежать отсюда и больше никогда не появляться на парах этого тирана.

— Прости, — на мои плечи ложатся ладони Максима, я же верчусь, как юла, чтобы он убрал от меня свои щупальца.

— Ты попал, Раевский.

Поворачиваю к нему лицо и надменно смотрю ему в бледное лицо.

— Давай поговорим, после универа, спокойно.

— Да пошёл ты!

Соскакиваю на ноги, в спешке едва не забываю обувь, возвращаюсь. Максим пытается меня поймать, но я трясу перед его лицом пальцем и шиплю:

— Я сейчас тебе не только руку сломаю, но и кое-что другое изувечу.

Я больше не слушаю его слова, которые бьют в спину словно камни. Плевать, на всё плевать. Мне нужно срочно куда-то исчезнуть и просто оплакать, в тишине, даже без Альки…

— Карташова, твою Матрону, где столько времени можно было бродить? ты, моя черешенка, на часы смотрела?

Бреду к подъезду через детскую площадку, как недобитая собака. Сил вообще нет, а в животе протяжно стонет голодный желудок. И тут как назло, а может и на удачу, из автомобиля отца выскакивает Алька, выстреливает изо рта сотню слов и вопросов, встряхивая меня за плечи.

— Аль, помолчи, у меня нет желания говорить.

— Там Котов едва ли не всех на уши поднял.

— В смысле?

— В обычном смысле, — отвечает Аля, оглядываясь на автомобиль моего отца, — он из меня чуть всю душу не вытряс, когда не смог к тебе дозвониться. Что с телефоном и что за ребчество, зачем было отключать?

— Он упал и больше не включился, — лепечу в ответ и смотрю, как из машины выходит отец и прячет мобильник в карман.

— С кем он говорит?

— С Раевским.