Вкус вишнёвой лжи. Книга 2
Шрифт:
— Па!
Он опускает руку, прячет сотовый в карман.
Рядом с соседней машиной стоит Дима и наблюдает за каждым нашим шагом — я чувствую на себе его пронзительный взгляд, пока иду к отцу.
— Ирочка, — он щурится, осматривая меня с ног до головы. — Какая ты красивая.
— Спасибо, — смущаюсь.
Мы обнимаемся — его крепкие объятия длятся всего пару секунд.
— Антон Юрьевич, — Стас протягивает ему руку. — Рад видеть Вас.
— Взаимно.
Отец отвечает на рукопожатие, но по его взгляду понятно: папа рассчитывал на
— Так, что за спешка такая? — улыбаюсь я, бросая взгляд на патрульную машину, за рулём которой сидит полицейский. — Ты так по мне соскучился, что решил с конвоем приехать?
Отец щурится ещё больше — яркое солнце надоедает, хочется скрыться от его настойчивых лучей или хотя бы надеть очки, но я просто стою и смотрю на папу, нетерпеливо дожидаясь ответа.
— И это тоже, — хмурится.
Медлит. Эта пауза кажется бесконечно-долгой, будто время останавливается в преддверии чего-то глобального. А затем оно действительно замирает, и следующие слова отца застревают в плотном вязком воздухе, медленно, но верно добираясь сначала до моих ушей, а потом и до мозга. Кажется, по пути они теряют все буквы, снова собирают их в неправильном порядке, и то, что я слышу, оказывается полнейшим бредом.
— Бабушка скончалась. Сегодня ночью. Я пришёл утром домой после смены и нашёл её в своём кресле.
Я падаю. Или нет.
— Что? — неуверенно переспрашиваю, отказываясь принимать происходящее. — Как? В смысле…
Ноги слабеют, и я оступаюсь на каблуках.
Отец дёргается вперёд, чтобы придержать меня, но я оказываюсь в крепких руках Стаса.
— Мне так жаль, — бормочет Скворецкий, окончательно добивая меня.
Да нет, бред какой-то. Глупая шутка! С бабушкой всё было нормально, врачи говорили, что ей становится гораздо лучше! Она не могла просто взять и умереть!
На смену шока приходит отрицание и раздражение — я дёргаю локтем, избавляясь от поддержки Стаса, и трясу головой.
— А что врачи сказали? Ей же… Ей же было гораздо лучше, как так вообще получилось? — отчаянно смотрю на отца, пытаясь найти виновника, но он лишь хмурится.
— Это было два месяца назад, Ир, — тихо напоминает он. — Сказали, что такое бывает… Перед концом. Больному на какое-то время становится лучше, а затем резко хуже и… Она умерла во сне. Наверное, даже не поняла, что случилось…
Голова идёт кругом, мир становится серым и приглушает звуки, концентрируя всю боль и страдания лишь в одной точке: в моей груди. И я готова разорвать её в клочья, лишь вырезать разрастающуюся опухоль.
Я не верю. Не верю. Не верю. Не верю… Хочется кричать, требовать ответы, ненавидеть всех и каждого, но я лишь без сил смотрю сквозь папу и совершенно ничего не вижу. Вообще ничего…
— Я отвезу тебя домой, — говорит отец, и, кажется, последние годы я только этих слов и ждала. — Мне нужна твоя помощь, я один не справлюсь.
— Я тоже поеду, — уверенно заявляет Стас. — Помогу организовать.
— Нет, — даже я удивляюсь своему резкому и неожиданному
— Ир…
— Нет, — убираю с лица упавшие пряди волос. — Я поеду с папой, а ты заканчивай встречу. И Дима мне не нужен, за мной присмотрят.
— Я всё же настаиваю, чтобы Дима тебя сопровождал…
— Она же сказала, Стас, — папа открывает заднюю дверь машины. — Я о ней позабочусь. Не беспокойся.
У меня нет сил что-либо говорить или прощаться со Скворецким, поэтому я поспешно забираюсь в авто — вздрагиваю, когда папа захлопывает дверь, обнимаю себя руками. Мысль о том, что бабушки больше нет, не хочет усваиваться в голове, но я продолжаю представлять всё случившееся в самых ужасных подробностях и никак не могу остановиться.
Недолго Стас разговаривает с моим отцом — я их совершенно не слышу, да и, признаться, не хочу — а потом папа садится на переднее сидение и командует водителю «трогай». И мы уезжаем. Двигаемся прямо навстречу Сатане в его жуткий испепеляющий Ад…
Ложь 49. Ира
«В мире было сказано так много лживых слов и совершено такое несметное количество неправедных поступков, что неудивительно, почему он так несовершенен». Владимир Эдуардович Казарян
Nobody Knows — Autograf feat. WYNNE
Ложь 49. Ира
Моё тело не слушается, когда я вылезаю из полицейского автомобиля, остановившегося напротив подъезда. Мышцы ватные, мысли превращаются в тягучий кисель, заполняя мозг до такой степени, что разъедающая жижа вытекает прямо из ушей.
Делаю вдох, и кислород кажется глотком яда, медленно проникающим в кровь. Печёт солнце, где-то кричат дети, шепчет зелёная листва, а я больше не ощущаю теплоты майского дня. Мне холодно — я обнимаю себя руками и судорожно выдыхаю.
Не знаю, что мне нужно делать: продолжаю стоять посреди дороги на потрёпанной временем надписи: «Ира прости», написанной когда-то давно призраком из моего прошлого.
Кажется, будто я не была здесь десятки лет и вот теперь наконец-то смогла вернуться домой. Я тону в тоске и ужасе, поднимаясь по бесконечным ступеням, и бой с ними даётся мне с трудом. Я проигрываю. Лифт сломан, каблуки сводят с ума. На полпути не выдерживаю, снимаю туфли и несу их в руках, борясь с желание выбросить дорогие лабутены в мусорку.
Внутри зарождается нечто странное и непонятное: у меня умерла бабушка, наверное, один из самых дорогих людей во всей вселенной, а я даже поплакать не могу. Не потому что не хочу, а физически не могу выдавить даже слезинку.
Отец открывает дверь квартиры, и пустота в груди увеличивается на пару сантиметров.
Здесь так тихо…
Обычно в бабушкиной комнате всегда работает телевизор, и как только заходишь в коридор, тут же раздаются крики, мол, кто это и… И про Михайловну начинает рассказывать, что та заходила недавно, а соседка померла сто лет назад…