Вкус жизни
Шрифт:
И вдруг, будто осененная, Инна выдохнула:
– Только что-то не очень мне верится в предначертания. Как же тогда понять гибель человека в расцвете сил, онкологию у ребенка? Неужели свыше подобное заранее планируется? Это же безнравственно, невозможно жестоко. Дикость какая-то. Что-то здесь не то. Мы перекладываем на Высшую силу ответственность за свои ошибки?
Вслед за неожиданными словами Инны последовала растерянная тишина. Инна права, но никто не был готов озвучивать эту трудную тему. Сердца требовали излагать ее с болью, а они собрались здесь порадоваться друг за друга. Обошлись без обсуждений. Кира торопливо сменила направление разговора: стала хвалиться недавним рождением внучки.
Костя
– …Ирина,
Я тоже в ступоре. Она не могла говорить, ей трудно было дышать. Лицо сделалось малиново-красным. Она сжала виски ладонями и отвернулась к стене. Я уже пожалела, что, проявив любопытство, всколыхнула самое больное…
Она ни разу не сказала «был». Она не хотела говорить «был». Он всегда с ней...
– …А вот небезызвестный, в высшей степени замечательный Костя Литовский! Помню, пришел на первую лекцию не студент, а солнечное сияние! Что-то в его облике было есенинское. Такой светлый, лучистый. Учился, глядя в небо, не замечая земли. Бриллиант искренности и чистоты. В нем было столько жизни, столько любви к Миру! У него тут такой мечтательный вид, – радостно воскликнула Лена, внимательно перебиравшая фотографии их юности, обещавшей каждому немало счастливых минут.
«Ленка обычно не склонна обнажать свои чувства, а тут разошлась, из берегов вышла. Не созвучно это с ее характером, – удивилась Инна. – Вот что значит долго не общаться с друзьями».
– Вынуждена тебя огорчить: отмечтался Костик десять лет назад, да будет ему земля пухом. Пришел час, положивший конец его земным невзгодам. Достойные уходят слишком рано. Но нам не дано изменять порядок, установленный Всевышним, и вмешиваться в волю проведения. В юности мы считаем, что в человеческом существовании нет ничего заведомо заданного, предопределенного, а с возрастом начинаем сомневаться в полной свободе выбора. Что-то подталкивает нас… – вздохнула Кира. – Я до сих пор не могу побороть саднящее чувство утраты. С мучительным сожалением думаю, как несправедливо мало было отмерено счастья нашему Костику. Ты права: золотой души, исполненной полета, был юноша, умница, каких мало, наполненный каким-то неземным очарованием. Чистый сердцем. Отличался вдумчивым и в то же время оптимистическим взглядом на окружающих, умел восхищаться другими, язык его не знал лукавства. Годы житейских испытаний не влили в его сердце ни капли зла или желчи… только чуть-чуть горечи. С его солнечным восприятием жизни ему, казалось бы, еще полному сил, не нашлось места среди нас, грешных. Он унес с собой целый мир…
Он обогащал нас уже одним фактом существования рядом с нами. К людям относился с интересом, с любовью. Крепко стоял на ногах, всегда был готов к мужским поступкам. Не грузил окружающих своими проблемами. Мол, зачем трезвонить. Действовал только на свой страх и риск. Ему бы еще жить и жить. Сердце не выдержало. Смерть никому не делает исключения. Святые долго не живут. Сколько лет его знала, ни разу не усомнилась в первом о нем впечатлении.
– Он казался мне таким уверенным, – сказала Лена.
– Быть и казаться – не одно и тоже. Тебе ли этого не знать, – заметила Лера.
– Каждый год смерть
– «Талант – единственная новость, которая всегда нова», – непонятно зачем с преувеличенными, ничем не мотивированными эмоциями продекламировала Инна строчку из стихотворения Пастернака. – «Понятие таланта – это единственная подлинность, которая не меняется из века в век», – глубокомысленно повторила она чьи-то слова. Наверное, она относила их к Косте.
– Подчас мы доподлинно узнаём человека, лишь расставшись с ним. Надо бережно относиться хотя бы к памяти человека, раз при жизни не получалось. Зачем дан человеку талант, если путь ему закрыт? Умение разбираться в людях часто не совпадает с умением строить синхрофазотроны. Говоря научным языком, не коррелирует это умение с талантом в какой-то узкой области науки. Человеческие отношения – самая сложная наука в мире. Интуитивно я чувствовала его проблемы, и мои ощущения печально оправдались в большей степени, чем я могла предположить. Вот и думай: разве за нами выбор дорог? Судьба Кости – лишнее подтверждение моей правоты, – опять вздохнула Кира.
Кем был закрыт путь Костика в науку, она не договорила. «Похоже, и для нее это вопрос вопросов», – поняла Лена, но заостряться на этом не стала, а просто приготовилась выслушать все, что расскажет Кира о Косте.
– Мне казалось, что в нем все время шел какой-то внутренний процесс борьбы с самим собой. Видно, трудно доставалась ему эта внешне обманчивая легкость, устойчивость и доброжелательность. Слишком трагично относился он к обыденным жизненным передрягам. Да еще с его-то самоиронией до самоистязания... Но какое обаяние отваги!.. Всё через сердце пропускал, но таил этот факт от всех. А жизненный ресурс каждого из нас не бесконечен. Надорвался. Не вынес, перешел в новую реальность. Но во всех нас, его друзьях, остался его добрый свет.
На наши посиделки «между вином и чаем» к Вале не приходил. Все некогда было. Вовлеченный в водоворот сложностей жизни, не мог позволить себе расслабиться. А как-то открываю дверь, – это как раз в канун Нового года было, – и можете себе представить! – стоит Костик. Явился-таки! Вы бы его видели: он был так счастлив, что выбрался к друзьям. Его глаза светились чистым мальчишеским восторгом. «Наконец-то, – говорил, – я воссоединился с вами и попал в оазис дружбы и любви».
Сколько было радости от встречи! Сразу за гитару схватился. Пел тихо, но все сразу замолчали и слушали. Я сама словно онемела от какого-то сверх напряженного внимания, боясь хоть на секунду отвлечься и потерять драгоценные моменты слияния с его сердцем. Я так ему обрадовалась, точно век не виделись. Как-никак двадцать лет в нашу компанию глаз не казал. Все больше по телефону общались.
Мы долго беседовали под тихие аккорды песен нашей юности. Вспоминали шестидесятые – время, когда были молоды и романтичны. Всколыхнул он память тех весенних лет, когда по радио пели одно, а мы другое – свое, студенческое: Александра Городницкого, Высоцкого, «битлов», «Над Канадой небо сине», «Свобода, брат, свобода, брат, свобода», «Журавленок».
С тех пор Костя стал приходить к нам – как он сам выражался – за новыми вливаниями бодрости и радости. Делился со мной: «Какие это прекрасные моменты человеческого общения! Душа от них восхищается, и так жить хочется!» Редко виделись, но каждый раз это было счастьем.