Владетель Ниффльхейма
Шрифт:
Джек слышал его отголоски. В шепоте гранитных колыбельных, в шелесте прибрежных волн, в стоне скал, не способных держать собственный вес.
Страх был отвратителен.
— И выстроил Вёлунд лабиринт железный. Много поил, оживляя, его красной рудой. Чтобы железо дышало, текло, как речная вода, чтобы изменчиво было, как ветер. В самом же центре дом Вёлунд поставил. Жил в нем… если это можно назвать жизнью, — Снот перестала мурлыкать и соскочила на землю. — Он боялся нос из дома высунуть. А когда все случилось, там и заснул. Понимаете, что это означает?
— Нет, —
— Страх убивает.
— Правильно. И еще… кровь — это жизнь. Ваша жизнь. Которую вы тут по глупости смешали. Связали. Но важно не это. В Ниффльхейме слишком мало жизни. И всегда найдется кто-нибудь, кто захочет сделать вашу жизнь своей. Поэтому будьте аккуратней. Не тратьте кровь попусту.
Глава 8. Дом на высоком берегу
Помогать все ж пришлось. Джек не хотел, но Снот глянула, и Джек забыл, что не хочет помогать. Он взял девчонку за ноги, Алекс — за руки. Так и потащили. Снот показывала дорогу, хотя особой нужды в том не было: дом на скале, похожей на плавник, виден был издали.
Далеко.
И девчонка тяжелая. Но отпустить — не отпустишь.
Все ж доволокли. Дом выглянул из тумана темными провалами окон, дохнул гнилью и заскрипел, заныл. Он был странен, этот дом. Стены его бугрились валунами и вползали в туман, скрывая извивы огромного тела. Высокая же крыша зияла многочисленными дырами, а сквозь дыры сочился дым. Клочья его оседали на оленьих рогах, что украшали ворота.
…седая паутина на черных ветвях. И небо блестит дождем. Капли падают, громко разбиваясь о воду, об асфальт, и увязая в белой шерсти…
— Хеорот или палаты Оленя, — Снот уселась на пороге. — Там будет очаг и чем его растопить. Стены надежны. Если не проливать кровь… но вы же не станете проливать кровь, верно?
Джек только фыркнуть сумел, до того он устал.
— И бояться не станете. Поверьте, здесь уже нечего бояться. Если, конечно, не лить кровь.
Она первой ступила во тьму, и Алекс потянулся за ней и потянул девчонку. А Джеку только и осталось, что следом пойти.
Внутри воняло, совсем как в доме Матушки Валы, если бы он вдруг стал размеров Хеорота. Тьма поблекла, а в сером сумраке проступили тени. И Снот завела очередную сказку.
Ее мурлыканье здорово мешала сосредоточиться на собственных мыслях, тех, в которых паутина, дождь и шерсть.
И вода в кроссовках.
— Давным-давно, когда расстилались вокруг болота, жил Хротгар-конунг. И повелел он поставить такой дом, чтоб хватило в нем места и ему, и супруге его, и воинам, и всем, кому доведется заглянуть на этот край мира.
Тени приближались, заглядывали в лицо и отползали. Они перешептывались о чем-то и были куда как живее скованного сном Вёлунда.
И тени знали что-то про Джека такое, чего он сам не знал.
— Выбрали они самый зеленый холм. Вырыли яму глубокую. И положили в нее норовистого коня, храброго пленника и кости сожженного драккара. А как пришло время, то начали и стены возводить. Выше и выше становились они. Толще и толще. Выдержать могли бы хоть ветра морского удар, хоть волну. А сам Хротгар завалил оленя невиданного, последнего от крови чудесной, с рогами… — Снот запнулась, прикидывая размер рогов. — Ну вы сами видели.
— Это мегалоцерус, — в сумраке Алекса было не видать, так, одна из теней. Голос и тот звучал глухо, затерто. — Гигантский олень. Я в музее такого видел. Только они все вымерли.
— Конечно, — согласилась Снот. — Вымерли. На моей памяти очень многие вымерли. Олени тоже.
Олень. Музей. Хорошо ему. Матушка Вала если и водила куда, то к краю свалки, встречать самосвалы со свежим мусором. Рога в нем порой попадались, но мелкие и облезлые, не чета тем, что украшали врата Оленьих палат.
Меж тем глаза привыкали к сумраку.
Изнутри дом не казался таким уж огромным. Он походил на тоннель, крышу которого подпирали толстенные столбы. Вдоль стен выстроились широкие столы и широкие же скамьи, между ними вклинивалась лента гигантского очага, которая обрывалась, не дойдя до помоста. В очаге до сих пор тускло тлели зеленоватые угли, освещая и помост, и массивный трон, на нем стоящий.
— Кладите ее на скамью, — велела Снот.
Джек был рад освободиться от навязанной ноши. Руки болели, и спина, и плечи, как тогда, когда приходилось таскать со свалки мешки, туго набитые всяческим барахлом, которое Матушка Вала считала достойным продажи.
Ей бы здесь понравилось. Барахла здесь хватает.
На столах стояли деревянные кубки и миски, каждая величиной с колесо. Поднимались к потолку ржавые рогатины с мертвыми факелами. Нарядной белизной проблескивали оправленные в металл рога.
Джек взял один в руки. Рог оказался тяжелым, неудобным. И вонял к тому же.
— Положи! — зашипел Алекс, вытирая руки о куртку.
— Отвянь.
Но рог положил: мало ли. И тени закивали — правильно делаешь, Джек.
— А здесь когда-то восседал сам Хротгар-конунг, — Снот уже взобралась на трон. Она казалась крохотным белым пятнышком между столбов-подлокотников, увенчанных оленьими головами, каждая из которых была больше кошки.
— Пировали воины… пили воины… плясали, — Снот расхаживала по трону от головы к голове. — Шумели. И разбудили чудище.
Алекс присел и принялся щупать девчонке шею, потом оттянул веко и заглянул в кругляш глаза.
— Покрышкина, просыпайся, — сказал он глазу, но стоило ему убрать пальцы, и веко скользнуло на место.
— Его звали Грендаль. Болотное чудище… оставь ее, она спит. Ей хорошо. Музыка Грима — лучшая колыбельная.
Алекс не отступился. Стянув рюкзак, он сунул его под голову девчонке. А потом еще и куртку стянул, укрыл заботливо.
Ну и дурак. Замерзнет — сам виноват будет.
— Ночь за ночью являлся Грендаль в Оленьи палаты, а после и в поселение. Многих убил он. Но встретился и тот, кто убил и Грендаля. Славный, славный Веовульф, сын Эггтеова. Он был героем. И так боялся перестать быть героем, что солгал… посмотрите вверх.