Владимир Басов. В режиссуре, в жизни и любви
Шрифт:
Он был очень деловит и конкретен – пошел к начальнику аэропорта и через какое-то время вышел ко мне с сообщением: «Все в порядке, летим». Потом подвел меня к наглухо закрытой двери привокзального буфета и постучал в дверь – ему открыли, он вошел, пробыл там несколько минут и вышел со словами: «Заходи, сейчас ужинать будем». И нас действительно покормили – по-ресторанному, обслуживая по тогдашнему высшему (как смогли, конечно) классу. А потом мы пошли на посадку вместе с экипажем, и Басов отказывался занять свое место, пока не увидит, что я тоже устроена, что я сижу. И потом весь полет я время от времени видела его голову – Владимир Павлович высматривал, все ли у меня в порядке. В Москве его встречали, и тут же Басов с жестом, не терпящим возражений,
Мне показалось, что он так обрадовался, что может хотя бы кому-то помочь, что для него так важно быть нужным, полезным, все могущим человеком. Словно он проверял себя – сохранилась ли его сила, его власть над людьми. Он опекал меня в той поездке, как дочь. И при всей щедрости этой помощи Владимир Павлович делал добро с такой легкостью и ненавязчивостью, что у тебя не оставалось впечатления, что ты напрягаешь известного и занятого человека. И даже, наоборот, хотелось ответить ему тем же – заботой, вниманием, добрым словом. Однажды я набралась смелости и позвонила ему – поблагодарила за своевременную помощь, спросила, как он себя чувствует. Басов ответил – да вот, руку сломал, полез в ванную мыться, поскользнулся, очнулся, гипс».
Весной 1983-го у Басова случился первый инсульт. Он надорвался – словно надломился, и на полгода оказался лишенным главного в его жизни – движения, деятельности. Он очень долго лежал в клинике, прикованный к больничной койке, ему было очень плохо, и врачи не знали, в каком состоянии он будет в случае, если болезнь все-таки отступит. «Немощный Басов» – пожалуй, это самое страшное, что он мог себе представить в своей жизни. Но он не хотел сдаваться и никому не позволял себя хоронить и тем более списывать со счетов раньше времени. Когда понемногу стала восстанавливаться речь, медики начали проверять его адекватность. Эту историю друзья Басова потом рассказывали в лицах: возглавлявший консилиум врач с самым серьезным настроем спрашивал Басова, указывая на стоявшую рядом медсестру: «Больной, вы знаете, что это?» – «Не что, а кто», – включался в игру Басов. «А кто этот кто?» – продолжал свой «допрос» врач, не понявший, что его уже разыгрывают. «Не знаю, – как и прежде, невинно отвечал Басов, – нас друг другу не представили». – «Это сестра», – давал «подсказку» врач. «Чья? Ваша?» – удивлялся Басов.
Болезнь оторвала его от фильма, который он тогда снимал, – «Время и семья Конвей»: часть картины уже даже была смонтирована и ждала его, как обычно, за столом в лаборатории. Но полноценно вернуться к работе Басов уже не смог – в течение нескольких последующих лет он повел новую войну с настоящей болезнью, сковавшей его в движении и в главном, что составляло смысл его жизни, – в работе. Его сын Александр рассказывал, что толпа приходящих в их дом за помощью и пообщаться заметно поредела – остались только самые близкие и верные друзья. Беда проверила и отношение к нему его прежних любимых – Наталья Фатеева и Валентина Титова по очереди принимали участие в его судьбе в те годы.
После перенесенного инсульта Басов редко выходил из дома – быстро уставал и начинал чувствовать себя хуже. Ходил он с палочкой, но упрямо ездил на студию – Владимир Досталь придумал для Басова должность «режиссера-консультанта», и у Басова до конца дней оставалось чувство своей нужности.
Владимир Наумов вспоминает те дни:
«Басов мог неожиданно прийти на худсовет, в который входили все руководители студий, – с палочкой, больной. Он только что просмотрел картину, которую мы обсуждали. Он был готов поделиться своим видением материала, у него была своя концепция. Он немножко бравировал тем, что болен, говорил, смущая нас, – мне трудно стоять, мне тяжело говорить, поэтому я прошу дать мне слово немедленно. Но, когда мы искренне пытались уступить ему место за общим «круглым столом», обижался и начинал свою речь прямо от порога…
Басов был совершенным бессеребреником, легко расставался
Он замечательный друг, добрый, хороший человек, таких можно по пальцам пересчитать в жизни. Он был равнодушен к деньгам, он понимал, что такое достоинство, честь. Он мог и «наврать», но делал это абсолютно беззлобно – Басов сочинял и сам верил в то, что сочинял. Он своими фантазиями украшал жизнь – свою и окружающих, он жил, как улитка живет в ракушке, внутри спектакля, который сам и ставил. Вокруг него всегда был спектакль, который он постоянно совершенствовал – свой собственный жизненный театр. Играть – было его второй натурой. И, мне кажется, к концу жизни Басов уже сам стал той аурой, которую создавал вокруг себя. Он был неординарный человек, все его поступки противоречили стандарту, и этим он был хорош.
Он был очень быстрым – быстро играл, быстро снимал. Я все время ему говорил: «Володя, куда ты торопишься!» А он мне: «Чем быстрей, тем лучше, в этом моя сила». И поэтому его искусство тоже было резкое, быстрое. Он занимал в нашем кино своюнишу, и до сих пор не нашлось никого, кто бы мог заполнить опустевшее после него пространство. Басов не оставил учеников – опять же потому, что всегда спешил. Он раскидывал, но не сосредотачивал, чего, как никогда, требует педагогика. Володя не был, наверное, приспособлен природой к этому делу, ему все быстро надоедало, ему требовалась смена впечатлений, ситуаций, лиц.
Мне ужасно его не хватает в жизни. Бывает, просто подступает горечь, что ушел товарищ. Но самое стойкое ощущение – некомфортность: Басова нет, и это чувствуется. Все время хочется сказать: «Володя, без тебя плохо, без тебя скучно».
Последние годы жизни Басов все время жил на преодолении, он превратился в огромную трагическую фигуру. И мне открылось, что в этом радостного состояния души человеке всегда где-то в глубине пульсировала эта самая трагическая струна. Он многое видел, глубоко понимал многое, но остался в моей памяти светлым и веселым человеком, жизнерадостным и смелым».
Друзья и коллеги позаботились о том, чтобы он не только получал пенсию, но и зарплату. И Басов ее отрабатывал, не давая никому ни малейшего повода видеть в нем инвалида. Он ходил на свою новую службу с завидной регулярностью, преодолевая боль и физические страдания – у него отказывали руки, немели ноги. А вскоре наступила частичная парализация – Басов больше не чувствовал одну ногу и одну руку.
Он вынужден был практически все время находиться в постели, но курить не бросил, и курил еще больше, когда смотрел телевизор и читал газеты. Всегда чуткий к тому миру, который окружал его, к той жизни, о которой снимал свои картины, Басов смотрел, как меняется политический курс, внимательно следил за всем, что делал Горбачев, и не верил, что страна снова дожила до перестройки, – прошедшая на его памяти «оттепель» уместилась в сроки съемки памятной «Битвы в пути».