Владимир Яхонтов

Крымова Наталья Анатольевна

Кто ей внушал и эту нежность, И слов любезную небрежность?

Почти насмешливым жестом он протягивает нам послание Онегина.

Яхонтов читает письмо Онегина на одном дыхании — это порыв откровенной мужской страсти, которая не говорит, а кричит о себе:

Я думал: вольность и покой Замена счастью. Боже мой! Как я ошибся, как наказан!

Протяжное, горестное «Боже мой!» произнесено человеком, который, кажется, обхватил голову руками и готов повторять бесконечно: «боже мой… боже мой…». Еще большая мука в восклицании: «Как я

ошибся!» И, наконец, последнее «как наказан!» венчает эту отчаянную тираду.

Нет, поминутно видеть вас,—

конец сожалениям, человек целиком, с головой отдается жадной, поглотившей его страсти:

Повсюду следовать за вами, Улыбку уст, движенье глаз Ловить влюбленными глазами…

Это почти крик — Онегин признается открыто, громко, упиваясь собственной мукой, вернее, тем, что ее можно наконец высказать, выплеснуть.

Письмом Онегина Яхонтов заключает свою интерпретацию героя. Чтобы понять ее в целом, необходимо вернуться назад, к моменту, когда девочка, отвергнутая и униженная, вдруг, словно ее что-то осенило, подымает голову и идет на новое испытание, почему-то ей необходимое.

В брошенном кабинете Онегина Татьяна погружается в изучение чужой библиотеки. Как историки, исследователи того же Пушкина, всматриваются в каждую пометку его карандаша, пытаясь разгадать то, что может быть невольно выражает душа поэта «то кратким словом, то крестом, то вопросительным крючком», — так тут любовь молодой женщины становится мощной силой познания.

Листая онегинские книги, Татьяна думает не только об Онегине, но о жизни. Страдание делает ее проницательной — так бывает. Свое знание Онегина, объемное и сложное, Пушкин во многом передоверяет Татьяне — Яхонтов в это верил.

Любовь Татьяны не слепа, она не угасает от прозрений, от опыта. Напротив, даже, оставшись безответной, даже толкнув человека на беду, она изо дня в день формирует его внутренний мир, его духовный облик.

Но Онегин в своей страсти слеп. И что-то неживое звучит у Яхонтова в запоздалых всплесках онегинских признаний. Яхонтов отчеркнул в тексте романа финал строфы, которая, начинается оперно запетой строчкой «любви все возрасты покорны», а кончается удивительными словами:

Но в возраст поздний и бесплодный, На повороте наших лет, Печален страсти мертвый след…

Впрочем, может быть, это отчеркнуто Поповой.

К финалу подходит вторая исповедь Онегина.

Я знаю: век уж мой измерен; Но, чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днем увижусь я…

Какое слово в этом четверостишии ударное? Напрашивается: «уверен». Онегин уверен в себе, этой уверенностью дорожит, и в конце концов, в чем-то же должен он быть уверен!

Но в том-то и дело, что всякую уверенность он сейчас потерял. Он слепой и слабый сейчас. Яхонтов ставит другое ударение и даже как бы восклицательный знак после него:

Я утром (!) должен быть уверен —

и в это «утром» вкладывает последнюю мольбу и ничем не прикрытую беспомощность. Горечь же ситуации в том, что и такого Онегина Татьяна любит.

* * *

Заключительный акт драмы — монолог Татьяны. На пластинке — только голос актера, но мизансцена легко дорисовывается всплывающими из памяти строками:

В тоске безумных сожалений К ее ногам упал Евгений; Она вздрогнула и молчит, И

на Онегина глядит Без удивления, без гнева… …Проходит долгое молчанье…

Это «долгое молчанье», предшествующее монологу Татьяны, в исполнении Яхонтова каким-то образом присутствует. Мы помним — она и любила молча и молча прожила эти годы. Сейчас она заговорит и скажет все, до самого последнего и самого откровенного слова. А потом замолчит о своей любви, уже навсегда.

Еще несколько минут, и она уйдет — из комнаты, от Евгения, со страниц романа. И Пушкин после ее ухода напишет только четыре строфы — быстро попрощается с читателем, с его героями, со своим трудом, с чем-то очень важным в жизни. Какой же силы должен быть этот монолог, если к нему устремлен сюжет романа и все его перипетии. Яхонтов вкладывает в него всю свою любовь к Татьяне. Он говорит: «Это моя песня о ней». Скорее, это плач по Татьяне.

Горестное недоумение, понимание, душевный и социальный опыт (ибо Татьяна узнала цену многим ступеням общественной лестницы, по которым ее вели) — все-все в этих словах:

Зачем у вас я на примете? Не потому ль, что в высшем свете Теперь являться я должна; Что я богата и знатна; Что муж в сраженьях изувечен; Что нас за то ласкает двор?

Яхонтов читает очень медленно: Татьяна выстрадала смысл этих слов. «Высший свет», «богата», «знатна» — все это не притягательно для нее. Яхонтов перечисляет эти слова устало — ни укора, ни высокомерия. Задумчиво и безразлично прозвучит: «мои успехи в вихре света», «мой модный дом», «и вечера». Ветошь маскарада. Татьяна не только рассудком поняла это, как когда-то понял Онегин, но всем существом, гораздо глубже и серьезнее, чем он. Условности света — для нее пустое, она не на них оглядывается, отвергая Онегина. Условия жизни — нечто посерьезнее. Это долг, который каждый волен понимать по-своему. «Что муж в сраженьях изувечен» — вдруг грустная доброта мелькнула, и долг вдруг предстал и высоким и достойным. «Что нас… за то… ласкает двор» — каждые два слова отделены заминкой. Татьяне не легко произносить их, ибо теперь ей ведомо, за что ласкает двор и чем платят за эти ласки.

По-новому открывает Яхонтов смысл ключевых для характера Татьяны строк, которые у многих, особенно современных читателей, вызывают сопротивление:

А нынче! — что к моим ногам Вас привело? какая малость! Как с вашим сердцем и умом Быть чувства мелкого рабом?

Страсть Онегина вдруг предстает действительно мелкой — не только перед долгом, которому верна Татьяна, но главное, перед ее собственным огромным и бездонным чувством. Неверно, что Татьяна поступилась чувством ради долга. У Татьяны чувство и долг вместе, неразрывны. И к Онегину. И к мужу, который «в сраженьях изувечен». Это уважение к жизни во всех ее проявлениях, данных почувствовать и понять человеку, — высший долг, как некое обязательство перед всем живым.

Слова Татьяны звучат у Яхонтова то сквозь слезы, то почти шепотом. Но — никаких рыданий в голосе. Слезы будто омывают слова, и те становятся прозрачными.

Татьяна вышла замуж, за ней закрылись двери богатого и чужого дома. Потом Пушкин показал ее в этом доме и вместе с Онегиным поразился ее новой, величавой, но по-прежнему естественной прелести. А в прощальном монологе он все-таки на мгновение вернул ее обратно, на природу, туда, где сам впервые ее увидел.

…Сейчас отдать я рада Всю эту ветошь маскарада, Весь этот блеск, и шум, и чад За полку книг, за дикий сад, За наше бедное жилище…